— Дальше некуда, это точно, — покачала головой Ольга.
— А это Приморье — это же ужас какой-то. Я теперь внимательно слежу, смотрю по телевизору, так просто волосы дыбом встают, что там такое творится. Наздратенко — этот бандит…
— Но замужеством-то она довольна? — спросил Савва.
— Да вроде довольна, — пожала плечами Римма. — По крайней мере не жалуется. Я ей несколько раз звонила, пыталась узнать, как они там. Говорит, все хорошо. А уж как там на самом деле, не знаю. Сердце не на месте. А Находка — это просто бандитский притон. Там такая криминогенная обстановка…
— А у нас? — вставила Ольга.
— У нас все-таки интеллигентный город, а там одни военные,
— Военные тоже люди, — покачал головой Савва. — А с людьми обычно можно найти общий язык.
— Ну не скажите! — запротестовала Римма. — Это смотря с кем! Не дай Бог, конечно, но если попасть в тюрьму или на зону, то там просто волчьи законы.
— Я думаю, там естественным образом воспроизводятся законы, свойственные человеку как биологическому виду, — задумчиво заметил Савва. — Я имею в виду, человеку как крупному стадному млекопитающему вроде шимпанзе. Когда я был в тюрьме, я понял, что это то, с чего мы, люди, начали. Таким было первобытное стадо. Мы от него уже далеко ушли, но когда люди снова попадают в первобытные условия, они возвращаются к тому, что заложено в них природой, вернее, к тому, что заложено в них как в животных.
Наступила пауза. Женщины напряженно молчали, а Савва как ни в чем не бывало потянулся к торту.
— Так вы были в тюрьме? — наконец спросила Римма.
— Да, был некоторое время, — кивнул Савва. — В Иркутске, в камере предварительного заключения.
— И за что же? — снова спросила университетская подруга. Сбывались ее самые худшие предположения: Ольга стала жертвой мошенника, втершегося к ней в доверие.
— За нарушение паспортного режима, — спокойно ответил Савва и отправил в рот кусок торта. — А также для выяснения личности. — Он улыбнулся и пояснил: — Ведь у меня не было документов.
— А сейчас? — дрожащим голосом спросила Римма. — Сейчас они есть?
— Нет, — покачал головой Савва. — И сейчас нет. Я не числюсь в официальной статистике. Меня, как бы это сказать… Меня как бы и нет на свете. Нет такого человека.
— Но как же это? — на этот раз удивилась Ольга. — Можно было бы как-то начать розыск родственников через милицию, через телевидение, да мало ли разных способов.
— Для этого надо знать, например, как меня когда-то звали. — Савва снова улыбнулся немного виновато.
— А Савва — это не ваше имя?
— Мое. Так меня назвал Учитель. Человек, который нашел меня и выходил. А остальное, отчество и фамилия, приложились уже сами собой. А почему он назвал меня Савва, я не знаю. Спросить теперь, к сожалению, не у кого.
Дедова работа
Савва на миг закрыл глаза и увидел занесенный снегом сруб-пятистенок. Он мог воспроизвести его в своем воображении так, будто видел наяву, совершенно отчетливо. Что и неудивительно, ведь это был его родной дом — дом, где он, нынешний, родился.
Справа — навес, под которым сложены дрова, сарай, летняя кухня, где зимой они с Дедом хранили запасы продуктов. Несколько протоптанных тропинок, обледенелый колодец, изгородь, за которой летом поднимаются зеленые вершки картофеля, моркови, репы. Большую часть продуктов старик производил сам. Кое-что привозили по реке. А если людская просьба приводила его в селение, расположенное за несколько десятков километров, а то и за сотню по течению реки, там тоже он нагружался мукой, постным маслом, сахаром, керосином.
В селениях Антония помнили, называли Дед или Дедушко и рассказывали о нем невероятные истории. Большинство людей, которым он помог, так и прожили, не узнав его имени и отчества. Но и в этом, несомненно, звучало уважение, даже почтение. Просто Дед, но зато с большой буквы. К его таежной избушке охотника-промысловика добирались, только когда возникала слишком серьезная надобность. Если кто-то вдруг тяжело заболевал и помочь ему отказывался не только местный фельдшер, но и доктора в сельской больнице, тогда оставалось одно — идти или плыть к Деду. Шли к нему бабы со своими бедами, с неизлечимо больными детьми, пьющими горькую мужьями, и те, у кого не было ни мужа, ни детей, но которые хотели их иметь. Приходили с просьбами приворожить и присушить, снять сглаз и порчу. Дед в порчу и сглаз не особенно верил, а всем твердил одно: главное — любовь, все беды и болезни от злобы и страха. Он был для людей округи последней палочкой-выручалочкой, потому и имя его звучало по-особенному значительно: Дед. С большой буквы.
Даже в том селе, куда они прилетели на вертолете с местным авторитетом, о нем слышали. И к его прилету отнеслись как к явлению святого чудотворца. После страшной ночи, когда они спасали ребенка в чреве молодой матери, авторитет, поутоваривав задержаться для отдыха, дал им лошадь с телегой, чтобы они запаслись в магазине продуктами. И по пути в магазин его уже ждал народ. Некоторые подходили просто безо всякой особой нужды. Говорили: «Дай, Дедушко, до тебя дотронуться, я в город собрался, вдруг меня там хворь какая прихватит или злые люди обчистят». И Дед улыбался и отвечал: «Поезжай, Данила, с легким сердцем, никакого зла с тобой не приключится». И все были уверены, что так будет.
В этот раз никакие продукты Деду были уже не нужны, он-то знал, что живет последний день, но для Саввы хотел отовариться. И оставить ему в подарок килограмм конфет. Они и прежде ели эти конфеты изредка по одной, и оттого простенькие карамельки казались невероятно вкусными. И названия у них были необычайные: «Клубника со сливками», «Грушевый аромат», «Обсыпка бухарская». Никакие торты, пирожные и шоколадки, которые Савва попробовал позже, не могли сравниться с теми дедовыми конфетами.
Свою жизнь с Дедом Савва вспоминал так, как обычно вспоминают детство: счастливая пора, когда все вокруг кажется новым и неизведанным, когда каждый день сам в себе находишь новые, совершенно неведомые возможности и вдруг начинаешь видеть то, чего раньше не только не видел, но о существовании чего даже не догадывался. Если это можно считать детством, то у Саввы оно было счастливым. Он жил, не подозревая о том, сколько в большом мире зла и как несовершенны люди.
Те люди, которые приходили к Деду, хотя и не являлись в полном смысле идеальными людьми, были значительно лучше среднестатистических, ведь уже в течение многих лет он понемногу да выправлял кое-что в каждом: у кого слегка урезал вспыльчивость, у кого добавлял добродушия, у третьего чуть-чуть повышал работоспособность. Потому-то, наверное, селения, что были в округе, чуть не объявили каким-то этнографическим заповедником; ученые усмотрели в них остатки настоящего сибирского уклада.
* * *
Живя рядом с Дедом, Савва ни разу не видел по-настоящему плохого человека. И лишь последний день поднес им такого. Тогда Савва и стал свидетелем того, как Дед работает.
