Впрочем, не важно. Важно лишь, что на Запретном острове есть от кого защищаться.
– Отвернись, – Алиедора принялась стягивать мокрую одежду. Надеялась, что высохнет на ней от быстрой, на грани бега, ходьбы – в Некрополисе именно так и учили. Настоящая Гончая не нуждается в смене сухого. Точно так же их учили забыть – когда надо – о стыдливости, как и о прочих глупых условностях людского общежития; однако обнажиться перед дхуссом Алиедора отчего-то не могла. Казалось бы, что она могла чувствовать после северных варваров кора Дарбе, после всех приключений «капли крови Дракона, милостивого, милосердного»? Ан нет. Вот и щёки гореть начинают.
Тёрн послушно кивнул, поворачиваясь к девушке широкой спиной.
– Ты… никого не чувствуешь? Где погоня? Что случилось с Мелли?
Алиедора смущалась и ничего не могла с собой поделать. Смущалась и потому задавала вопрос за вопросом, умирая от стыда при одной мысли о том, что он слышит шелестение мокрой ткани по голому телу, понимает, что она стаскивает с себя последние тряпки, нелепо и смешно прыгая на одной ноге – и куда подевалась вся прославленная ловкость Гончей!
– Ничего не чувствую, – вздохнул дхусс. – Хотя должен был бы. Но не забывай, Алиедора, против нас сейчас – все Мудрые. А это такой противник… – Тёрн покачал головой. – Врагу не пожелаешь.
– Думаешь, они её прикончили?
– Мелли-то? Едва ли. Не на таковскую напали. Тем более там был только один чародей из настоящих.
– Только один? А как же Роллэ?
– Роллэ в немилости, – последовал смешок. – Его сил хватало справиться со мной, с тобой, с магами Навсиная – но не с такой, как Мелли.
– Да кто же она такая, Семь Зверей ей в глотку! – не выдержала Алиедора.
– Дитя Гнили, – не оборачиваясь, проговорил дхусс. – Живое оружие. Созданное и доведённое до совершенства рыцарями-чародеями Ордена Гидры.
– Тьфу! Плевать мне на громкие слова и названия! Что она может, скажи мне, и чего не может!
– Да как же я тебе скажу-то? – развёл руками дхусс. – Поворачиваться можно?
– Можно, – буркнула Гончая, поспешно натягивая сырую ещё одежду – она выжала её насколько могла. – Но ты ж с ней столкнулся, если я правильно помню твой рассказ, прямо лицом к лицу?
– Столкнулся… – Тёрн кивнул, как показалось Гончей – с печалью. – Несчастное дитя. Поистине, лучше бы ей умереть сразу после рождения. Терпеть такие муки… Орден Гидры надеялся с её помощью развязать мне язык, и…
– Это я уже знаю, – нетерпеливо перебила Алиедора. – Что она смогла сделать, эта твоя Мелли?
– Светлячки.
– Чего-чего?
– Светлячки, – повторил дхусс. – Милые такие, забавные светлячки. Они садятся на тебя…
– И впиваются?
– Истинное дитя Некрополиса, – вздохнул Тёрн. – Нет, конечно. У них есть жала, есть яд, но всё это лишь для того, чтобы подселить Гниль к тебе самой. Они впрыскивают Гниль тебе под кожу, Алиедора, и ты мало-помалу становишься Гнилью. Рыцари Ордена Гидры сами не знали предела сил своего создания. Я сжёг выпущенных Мелли тварей, но это всё, на что меня хватило. Оборона, никак не наступление. Даже со своими путами я справиться уже не мог.
– Почему? Если сжёг этих светляков?
Тёрн развёл руками.
– Меня… готовили для схватки с Гнилью. Тут я, как говорится, многое что могу. А вот пережечь верёвки – нет. Впрочем, это уже совсем другая история. Ты готова? Тогда идём. Дорога дальняя.
– Кстати, неплохо было бы положить в рот хоть обещанной тобою травы…
– Это дальше, – не оборачиваясь, бросил дхусс. – Иди за мной и старайся, пожалуйста, след в след.
Только теперь Алиедора смогла, наконец, оглядеться как следует. Деревья – никогда раньше таких не видела, и на уроках арбористики в Некрополисе о таких не упоминали. Стволы начинали ветвиться у самой земли, светло-коричневая кора казалась живой кожей и – привиделось это Алиедоре, что ли? – дышала, очень медленно, едва заметно, но дышала.
– А, заметила? – обернулся дхусс. – Гордость Мудрых Смарагда. Растения-животные. Змеедеревья.
– Зачем? – только пожала плечами Алиедора.
– Говорят, – дхусс старался держаться подальше от широко раскинувшихся ветвей, – что поймать и повязать такие могут очень даже запросто.
– Что же не ловят и не вяжут?
Дхусс пожал плечами.
– Приказа нет, как видно.
– Почему?
– Алиедора, я что, Мудрый? Откуда я знаю, что у них на уме? Может, хотят посмотреть, что мы делать станем. Куда направимся. С кем встретимся, как себя поведём…
– Ерунда, – возмутилась Алиедора. – Если ты для них так важен – да разве дадут они тебе разгуливать по их драгоценному Смарагду?!
– Я никогда не мог понять Мудрых, – признался Тёрн. – Не мог предсказать их поступки, что они станут…
– По-моему, так очень даже мог! Особенно когда пожаловала эта парочка, Фереальв и Роллэ!
– Роллэ и Фереальв не Мудрые. Они их марионетки, несмотря на всю свою силу.
– Пора бы уже привыкнуть, – сказала Алиедора в пространство. – Дхусс выражается исключительно смутно и туманно, выспренне и напыщенно, так что…
– Да нет же! – горячо заспорил Тёрн. – Роллэ сказал нам, что Мудрые сочли меня угрозой Смарагду. Но это то, что он счёл нужным сообщить. Как на самом деле, не знает никто, кроме самих Мудрых. Может, они до сих пор не верят, что я сбежал сам, и полагают, что у них под самым носом – целое гнездо заговорщиков.
– Заговорщиков… – передразнила Алиедора. – Веди уж, о дхусс, таинственный и неразгаданный. Куда дальше?
– Через тракт, – махнул Тёрн. – Но мы подождём. Надо посмотреть…
– Смотри, – кивнула Гончая. В груди против воли закипало раздражение – она хотела действовать. И желательно так, чтобы тут пролилась кровь. Побольше крови. Потому что это единственный язык, доступный пониманию сильных мира сего.
Лес полудеревьев-полузмей тянулся, насколько хватало глаз. Здесь царил полумрак и ещё какой-то совершенно особенный запах: не тления, не гниения, не распускающихся или хотя бы увядающих цветов, нет, чего-то совершенно иного. Мягкое, обволакивающее, утишающее гнев и ярость, тянущее присесть, прилечь, привалиться спиной к гладкому стволу и слушать вечную песню медосборцев, гудение великих и малых роёв, шелест бесчисленного множества ног; внимать великой работе крошечных существ, нимало не потревоженных делами и заботами двуногих, едящих, пьющих, множащихся на зелёных листах, словно они для них – целый мир.
До той поры, пока не настанет осень, пока листья не пожелтеют, пока не ослабнут черенки и сухой скрюченный трупик не отправится в свой последний полёт ко ждущей земле.
Обратится в ничто, в мельчайшую пыль, чтобы дать жизнь новому поколению. Старое должно уйти. Его желания, чувства, страхи никого не волнуют.
