– Не знаю никакого Имира, – наконец проворчал, когда извечная осторожность торговца победила. – Слыхать слыхал, а видеть не видал, знаком не был, не служил, не приобщался, не привлекался – в общем, ничего не знаю!
– Не знаешь? – как-то очень нехорошо усмехнулся незнакомец, слегка повёл плечами, подкинул и ловко поймал тяжёлый тесак. – А если подумать?
У трактирщика похолодело внутри. Этот человек, бесспорно, имел право приказывать. Более того, долгое время ничем иным и не занимался.
– Мил-друг мой, – трактирщик понизил голос до почти что задушевного шёпота. – С Имиром связываться… лучше бы не в моей таверне. А? Вот, возьми… – на полураскрытой заскорузлой и не шибко чистой ладони блеснули кругляши. – Возьми, господин хороший, и… будь ласков, поищи другое место с Имиром разговоры разводить. Наведайся в «Морскую деву», он там частенько столуется. А здесь, у меня… не надо, а?
Лицо незнакомца осталось непроницаемым, и трактирщик, вздохнув, прибавил несколько монет.
Дигвил Деррано, благородный дон и наследник сенорства, молча ссыпал деньги себе за пазуху в кожаный кошель, предусмотрительно подшитый туда навсинайскими портными. Ему не требовался никакой Имир. Он его знать не знал и не желал. Ему просто нужно было какое ни есть оружие и деньги.
Теперь можно было и справиться насчёт цен у корабельщиков.
* * *
Почему я медлю и чего я жду? – спрашивала себя Алиедора, стоя у планшира. Я свободно хожу по всему кораблю. Руки и ноги не связаны. А уж здесь, на галере, наверняка найдётся хоть какой-нибудь железный дрын, что вполне сойдёт за оружие. Так что со мной? Почему эти двое, Фереальв и Роллэ, до сих пор едят, пьют, спят, дышат? Почему они ещё не кормят рыб на дне моря Отсветов?
Потому что дхусс дал слово, а ты веришь ему, словно самому Зверю Воплощённому? «Терпение и верность», да? Что за глупости…
Однако день сменялся днём, однообразная морская гладь по-прежнему тянулась вокруг, заунывно покрикивали боцманы, и старшие гребной команды били в кожаное било, задавая ритм вёслам, матросик с пустыми глазами ставил перед Алиедорой деревянный поднос с немудрёной едой, а она всё бездействовала. Снадобья Некрополиса не пополнялись уже очень, очень давно, она принуждена была пить простую воду – однако ничего не менялось.
Фереальв, лишившийся после схватки с навсинайскими магами своих собственных мечей и довольствовавшийся парой первых попавшихся клинков, подобранных, когда они вырвались из плена, – при одном взгляде на Гончую вечно корчил презрительную гримасу, не удостаивая ни словом. Роллэ, напротив, вступал в разговоры куда охотнее – вся магия Разыскивающего оставалась при нём, не важно, есть у него посох в руке или нет.
Дхусс Тёрн, казалось, превратился в деревянную статую. Он очень мало ел, не прикасался к мясному, днями не сдвигался с места, сидел с закрытыми глазами, скрестив ноги и уронив на колени раскрытые к небу ладони. Алиедора посмотрела-посмотрела и решила его не трогать. Всё, что ей нужно было знать, она уже знала. Он успел ей это показать – там, ещё в их первой камере. Он сейчас – не сомневалась Гончая – тоже не бездельничает. Слово дано, его надо сдержать, хотя бы горели и рушились сами небеса. Вот такой он, дхусс.
Тогда он дал понять, что говорит не для неё, для пленителей, чтобы убедить их – они с Алиедорой не попытаются бежать. Измыслил план, что, мол, Мудрые сами пойдут к ним на поклон – то-то Роллэ с Фереальвом хохотали небось, слушая!..
И всё-таки губы её кривились в нехорошей усмешке. В Некрополисе не признавали поражений. Их просто не существовало. Всякая неудача была просто поводом к тому, чтобы сделаться лучше. Но при этом сам допустивший ошибку мог послужить уроком лишь для других, не для себя. К оступившимся Гильдия Мастеров была беспощадна. А она, Алиедора, как ни крути, задание провалила, попала в плен. Последнее, впрочем, не так страшно, как неисполнение приказа. В Некрополисе перестали получать известия о дхуссе, и это единственное, что имело значение.
И всё же она бездействовала. Может, оттого, что научилась верить ещё кому-то, кроме себя?
Она считала дни и ждала.
Однако совершенно мирным и безмятежным их путешествие не оказалось.
…По синей глади растекалось желтоватое пятно гноя. Команда, словно ничего не замечая, занималась обычным трудом, и только ноори, а с ними Алиедора смотрели с кормы на отвратительную кляксу.
Гниль прорвалась прямо посреди океана.
Внутри у Алиедоры словно шевелилась жёлтая многоножка. Боль и тошнота – хозяйка Гнили, называвшая себя то так то эдак, похоже, не забыла отступницу. Вернее – оступившуюся; но силы неземные, подобно Мастерам Некрополиса, тоже не прощают ошибок тем, кто им служит.
Разыскивающий Роллэ то и дело бросал на Алиедору быстрые, но очень пристальные взгляды.
– Ничего не напоминает, Гончая?
Алиедора покачала головой. С врагами лучше всего говорить, раз уж они сами идут на это. Легче будет потом свернуть им головы.
– Нет. Ничего. – Она отвернулась.
– Ты бледна, – заметил ноори.
Алиедора промолчала.
– Нам надо вернуться в мою мастерскую, – продолжал Роллэ. – Там я смогу разобраться во многом, помимо прочего – и в тебе.
Гончая равнодушно пожала плечами.
– Не хочешь говорить?
Она хотела, но предпочитала слушать.
– Тебе всё равно, какие тайны ты носишь в себе?
До чего ж дешёвая покупка. Гончие потому и стали Гончими, что отрицают собственную самоценность. Главное для них дело, а их тела, руки, ноги и даже голова – всего лишь орудие. Но не следует полагать, что дело может быть лишь навязано извне, теми же Мастерами.
– Трудно будет нам с тобой, – совсем по-домашнему сказал Роллэ. Хорошо ещё, что руку на плечо не положил.
– Такому Мастеру не пристало бояться трудностей, – разлепила она губы.
– Мастер не боится, – серьёзно ответил Роллэ. – Но он и не хочет творить зряшнего злодейства.
Она не выдержала.
– Ты настолько веришь в действенность данного дхуссом слова? – прошипела Алиедора в лицо опешившему ноори. – Убеждён, что непобедим? Что я даже не дёрнусь?
– Если бы хотела, уже б дёрнулась. – Роллэ не опустил взгляда. – Твой самый страшный враг – ты сама, доньята Алиедора Венти.
– Я слышала это много раз. Скажи что-нибудь новое.
– Ты, возможно, самый страшный враг нашего мира за многие-многие века.
Несмотря на всю выдержку, у Алиедоры похолодело в животе. Когда-то она бежала, считая себя всего лишь униженной и оскорблённой. Потом, когда пришла пора Гнили, когда она мстила всем и каждому, когда многоножки повиновались её воле, – не о том же самом неусыпно нашёптывала ей душа, да только она, Алиедора, слушать такое не хотела?..
