Если она не уйдёт из этих мест, её ждёт голодная смерть.
Ярко освещённый кострами лагерь осаждающих притягивал, сознание мутилось от одного доносившегося оттуда запаха простой солдатской каши. Порой Алиедоре хотелось просто ворваться туда верхом на верном гайто, разбросать всех и вся (почему-то она ничуть не сомневалась, что на такое способна) — и добраться, наконец, до вожделенного котла.
Рассудок брал верх, но с каждым разом — со всё большим трудом.
Алиедора научилась скрадывать и подслушивать — выходившие из лагеря команды рубили лес на дрова, охраняли караваны, отправлявшиеся на юг, кратчайшей дорогой к Долье. На обоз можно было бы напасть, попытать счастья, если б каждый не охраняло самое меньшее десятка два конных стрелков.
Конечно, в лагере и около него крутилось немало маркитанток, однако и они от палаток поодиночке далеко не отходили.
Неделю Алиедора ждала подходящего случая. Голод терзал так, что мутилось в глазах, однако режущие боли в животе отступили, по крайней мере на время. И доньята, накинув поводья жеребца на первый попавшийся сук, не скрываясь, вышла из лесу. Перед ней в сотне шагов невыносимо смердел лагерный отхожий ров, где как раз сейчас справляла нужду кучка наёмников; они гоготом и сальными шуточками проводили зазывно махнувшую юбкой девицу, прошествовавшую мимо них к тому самому леску, откуда только что вышла Алиедора.
Пришлось вернуться.
Девица не успела даже приступить к собственным надобностям, как у её горла оказалась сизая сталь кинжала.
Сперва Алиедора хотела просто отобрать платье — но глаза девки округлились, и она, вместо того чтобы молча подчиниться, дёрнулась, закричала вспугнутой пичугой; и доньята сама не поняла, как остриё её клинка погрузилось в шею несчастной маркитантке.
Алиедора оцепенела.
«Я же не хотела. Просто напугать… просто чтобы отдала платье… просто… просто…»
Слишком поздно. Руки всё сделали за неё.
«Это не я, не я!» — почти взмолилась Алиедора, падая на колени возле неподвижного тела — голова неестественно вывернута, из открытой раны на горле течёт кровь.
Как быстро она умерла…
Алиедора всхлипнула. Грязные подрагивающие пальцы доньяты потянулись к разметавшимся по земле волосам; потянулись и отдёрнулись.
Нет, что сделано, то сделано. Этой девушке лежать на холодной земле, таращить в серое небо незрячие глаза, а Алиедоре — жить. Если, конечно, она сейчас не раскиснет, не захлюпает носом, не даст растечься близким слезам.
— Вставай! — крикнула она, для верности хлестнув саму себя по щеке. — Вставай и дело делай, дура!
Далеко не так просто оказалось стащить платье с мёртвой так, чтобы не испачкать ни в крови, ни в грязи.
Дождавшись, пока ходившие ко рву вояки уберутся восвояси, в лагерь развязной, покачивающейся походкой вошла девка с короткими чёрными волосами, вьющимися, словно спиральник по весне. Юбка могла бы показаться чуть длинноватой, да и кожух сидел как-то странно, но кому до этого могло быть дело в осадном лагере? Конечно, стоило вглядеться попристальнее, и какой-нибудь субсертон мог задаться вопросом — отчего эта маркитантка не нарумянена, отчего у неё не насурьмлены брови и выглядит она так, словно самое меньшее дней десять вообще ничего не ела?
Алиедора шла по лагерю дерранцев, с трудом заставляя себя не дрожать и не слишком пошатываться. Доньята и не догадывалась, что именно этой походке она обязана относительным невниманием окружающих — получилось очень похоже на «истинных» маркитанток.
От запаха булькавших на огне котлов с варевом кружилась голова и темнело в глазах.
Ей ведь надо совсем немного. Чуть-чуть, чтобы только не упасть в пустом и холодном лесу, упасть и уже не подняться.
Говорят, безумных, идущих не кланяясь стрелам, минует смерть. Главное — не думать о сотнях острых оголовков, нацеленных, кажется, в тебя со всех сторон. Алиедора сейчас шла, словно под градом таких же стрел, только невидимых — смерть мог означать любой, чуть более пристальный взгляд.
…Не думая, не размышляя, она остановилась у первого попавшегося костра; вокруг него кто на чём устроились дерранцы, вернее — наёмники старого сенора: ни один не носил ни его герба, ни его цветов. Заросшие бородами лица, потёртые кожаные куртки с нашитыми стальными пластинами, низкие круглые шапки, вислые усы. Лица многих отмечены шрамами, на грязных заскорузлых пальцах — мятые золотые кольца.
— Привет, девица. — Первым подвинулся немолодой уже дядька с бородой на полгруди, настоящему гному впору. — Что бродишь одна в такую погодку? Садись к огню… что, даже миски нет? Рикки, живо собери гостье чего-нибудь поснедать.
Из-за спин ухмылявшихся наёмников вывернулся парнишка лет четырнадцати, худой, тонкий и ловкий, словно игла в пальцах белошвейки. В руках — дымящаяся миска и ложка.
— На вот, красавица. — Бородатый дядька достал краюху хлеба, разломил, протянув большую часть Алиедоре. — Ешь давай, а то вся красота пропадёт.
И, завидев, как гостья набросилась на еду, обжигаясь, помогая себе пальцами, лишь покачал головой.
— Ишь, изголодалась-то как… ты, дева, из чьих же будешь? Иль недавно у нас?
— Ум-гум… ых-хымм… — только и отозвалась Алиедора с набитым ртом.
— Из новых она, — заметил другой наёмник, помоложе. — Видел я это платьице, мелькало — приметное…
— Как звать-то тебя, красавица? — допытывался бородатый.
— Да какое тебе дело, Ухват? — хохотнул третий вояка, левая рука обмотана грязной тряпкой. — Лишь бы задом как следует крутила.
В былое время эдакие слова заставили б Алиедору поперхнуться, залиться краской и убежать куда глаза глядят, а тут она только хихикнула.
Миска. Миска с едой, остальное неважно.
— Что ж, Ухват, ты у нас десятский, — хмыкнул ещё один наёмник. — А только его светлость сенор не шибко любит, когда посреди дня девкам прочистку учиняют, даже если наша сотня сегодня и не при службе.
Называемый Ухватом бородач — не поймёшь даже, имя это или прозвище, — только фыркнул.
— Мы вчера в дозор ходили? Ходили. Прознатчика спымали? Спымали. Его светлость нас из собственных уст хвалил? Хвалил. Так неужто не заслужили?
«О чём они говорят? — тупо думала Алиедора, ожесточённо работая ложкой. — Прочистка какая-то… о чём, почему, для чего?»
— Ты-то, красавица, как, не против? — Десятник хлопнул себя по поясу, там что-то звякнуло.
Вместо ответа Алиедора молча протянула всё тому же мальчишке вычищенную до блеска миску.
Наёмники захохотали.
— По нраву, ишь, пришлась стряпня твоя, Рикки! А ну, вали красавице ещё, вишь, человек голодный! — распорядился Ухват.
Доньята очистила и вторую миску. По телу разливалось тёплое блаженство.
