Дигвил помнил каменное лицо короля, когда тот, молча просидев весь военный совет, заговорил лишь в конце — как обычно кратко и не терпящим возражений тоном:
— Вы, Деррано. Ваша обида на род Венти велика. Посему дозволяю остаться здесь и взять замок. Разрешаю взять себе всю славу и весь девет, что найдётся в замковых кладовых.
Отец тогда со всей силой наступил Дигвилу на ногу — мол, молчи, не вздумай чего наговорить!
С королём Семмером не решался спорить никто. Даже семь старших сеноров, по положению своему — ближайшие соратники, опора трона.
— Батюшка, что он задумал? — Дигвил частенько злился на отца, ещё чаще — воображал себя на его месте, в древнем жёстком кресле главы рода, но не мог не признать — о тонкостях политики старый сенор Деррано знал куда больше его.
— Семмер-то? Неужели не видишь? — недовольно буркнул отец. — Зачем, спрашивается, он с собой в обозе возит этого несчастного Льювина? Сына покойного Хабсбрада? И Эльгли, собственную дочь, хоть и бывшую, но всё-таки королеву Меодора?
— Льювина?
— Рот не разевай, шипохвост залетит, — прикрикнул на сына сенор. — Бил я тебя, видать, мало. Думал, ладно Байгли — дурак, да вроде как старший у меня с головой. А оказалось…
— Он хочет, — медленно проговорил Дигвил, — посадить принца на меодорский престол?
— А то нет. Пусть Эльгли сбежала, но её сын, как ни крути, рождён в законном браке, и хочет того Маэд или нет, он первородный наследник Хабсбрада, да будет лёгок его путь в чертогах Ома. А до совершеннолетия принца править станет — угадай кто?
— Сам Семмер?
— Точно. И сдаётся мне… задумал наш король много, много большее, чем кажется и мне, и тебе.
— Чего ж тут больше, — осторожно заметил Дигвил. — Взять под руку Симэ весь Меодор!
— Если правда то, что я, гм, слышал, — старший Деррано протянул руки к печке, — то Меодором дело не ограничится. Вдовствующая королева Мейта послала за помощью к родне в Доарн.
— Ох, — вырвалось у Дигвила. Воевать ещё и с доарнцами… нет, конечно, чем дальше от Сиххота, тем хуже народ умеет держать меч и сидеть в седле, но всё-таки, всё-таки…
— Правильно, сынок. Ох. Доарнцы народ дикий и злой. Где недостанет умения, возьмут именно злобой. А их король тоже своего не упустит. Меодор — лакомый кусок, вдобавок Хабсбрад погиб, не оставив Мейте сына. Дочери же, как ты помнишь, ни в Меодоре, ни в Доарне не наследуют.
— Глупцы, — поспешно ввернул Дигвил.
— Верно, глупцы. Покойная Севелла, матушка нашего короля, да будет ей пухом всё, что только можно… ох, крута ж была! Я её застал совсем мальчишкой, но до сих пор вздрогну, как вспомню. Тогда северяне в гости к нам заглянули, поднялись по Долье и устроили потеху…
— Я знаю, батюшка. Я читал. Захватили Лен и даже сам Веркоор…
— Да, вижу, читал. Молодец. Не зря мэтру Бравикусу жалованье плачу.
— Учинили там что-то совсем уж жуткое…
— И это верно. В книги, правда, не всё попало. А я-то видел, хотя и был в том походе сквайром сопливым, при отце с бóльшими братьями. Пошло нас пятеро, вернулся я один.
Старший Деррано вздохнул, покачал головой, погрузившись в раздумья. Дигвил почтительно молчал — он, конечно, знал семейную историю, но все подробности той войны никогда до конца не прояснялись. Дед, тогдашний сенор Деррано, и трое его старших сыновей, по легенде, были окружены северными варварами, погибла вся их ближняя стража, и тогда дед вызвал предводителя варваров на поединок, «как истинного воина», прося в случае своей победы дать им выйти из кольца. Вожак варваров отказал, согласившись отпустить только самого младшего — отца самого Дигвила, Мервена Деррано, ибо «нет чести в убийстве детей».
Дед — опять же по семейной легенде — победил, сразив варвара, и должен был после этого умереть вместе с тремя старшими сыновьями. Младшему, Мервену, дали коня и позволили ускакать.
— Впрочем, то дела давно минувших дней, — проскрипел сенор Деррано. — Мальчишка Мервен успел вырасти, заиметь собственных сыновей и состариться. Говорили мы, что в Доарне и Меодоре наследует только меч, а не кудель. Хотя покойная матушка государя нашего куда как ловко управлялась именно с мечом, а вот знала ли она, как за кудель взяться, я, признаться, сомневаюсь. Так что Льювин имеет все права на престол. Во всяком случае, они у него куда более основательны, чем у дочек Мейты.
— Доарн такого не спустит, — заметил Дигвил. — У королевы есть братья. Насколько я помню, в правах на престол они стоят следующими.
— Верно. Потому что сам Хабсбрад братьев не имел, только сестёр. Давно повыдавал их всех замуж. Так что…
— Быть большой войне, — кивнул младший Деррано.
— Верно говоришь, — каркнул отец. — Так что, может, оно и к лучшему, что мы здесь, стоим в осаде. Кто его знает, как оно там у Семмера пойдет.
— Если дело против него обернётся, так едва ли доарнцы одним Меодором удовольствуются.
— Снова молодца. Соображаешь. — Отец одобрительно хлопнул Дигвила по плечу.
— Но… что же делать, отец?
— Ага. Как решать, что же делать, так всё равно к сенору Деррано бежите, — ухмыльнулся тот. — Я уже послал весть.
— Кому, батюшка? — аж вскинулся Дигвил.
— Кому надо, сынок, кому надо. В свой черёд всё узнаешь.
* * *
В незапамятном прошлом первые владетели Венти заложили малую крепостицу на крутом берегу Роака, превратив её затем в почти неприступную твердыню. Жажда осаждённым не грозила, а уж припасы туда свезли со всей округи ещё во время первого похода.
Озлобленные дерранцы мёрзли в продуваемых ветром шатрах, дышали миазмами лагерных отхожих рвов и чуть ли не с завистью косились на стены замка — за ними, по крайней мере, было тепло.
Алиедора тщательно пыталась отыскать хоть самую узкую щёлочку в осадных порядках. Напрасное занятие — свёкор своё дело знал.
Доньята голодной волчицей рыскала около Венти, шарила по сожжённым деревням — не найдётся ли чего съестного. С каждым днём холодало, море Тысячи Бухт щедро метало в исполинский щит Реарских гор незримые копья мёрзлых ветров, срывавших с ветвей последние бурые листья. Пришла пора первых снегопадов, зверьё попряталось глубже в чащу, кому положено — залегли спать до самой весны.
…А Гниль всё не обнаруживала себя, не вспухала вслед Алиедоре смертоносными пузырями — словно ничего и не случалось с доньятой, словно не ходила она столько раз по самому краешку! Тут поневоле усомнишься во всём на свете.
Не показывалась и Тень — может, ей не хватало мёртвых и умирающих?
Если б Алиедора взглянула сейчас в зеркало, то не узнала бы саму себя. Ввалившиеся щёки, глубоко запавшие глаза, истончившаяся, бледная кожа. Охотиться доньята никогда не умела, мёртвые сёла стояли, словно метлой подметённые.
