Александр Иосифович быстро пошел дальше. У нее начиналась обычная вторая стадия — плаксивое настроение, жалобы, слезы. Следующей будет агрессия. Хорошо, что до дома осталось десятка два шагов.
Уже закрывая дверь парадной, Александр Иосифович услышал страшные проклятия, которые старуха выкрикивала на всю улицу. Телефон, как ни странно, работал. Александр Иосифович набрал знакомый номер:
— Добрый день. Это Тапкин беспокоит. У нас тут на углу улицы Репина и Большого проспекта опять душевнобольная старуха разгуливает. Заберите ее, пожалуйста. Я боюсь, скоро бомбить начнут. Что? Спасибо большое.
Дома было холодно и сыро. Есть не хотелось. Да и выбор был небогат: пакет сухарей, немного кураги, полбанки засахарившегося меда, рис. Александр Иосифович подогрел чайник, выпил большую кружку горячей воды с медом и лег на диван, поставив рядом будильник.
Госпиталь. 14 часов 46минут.
— Александр Иосифович! Александр Иосифович! Вас срочно в западное крыло вызывают! — Немолодая полная санитарка вбежала в кабинет.
— Что там такое? Пожар? — спокойно спросил главврач.
— Нет, там с больным что-то непонятное.
— Ну уж и непонятное. Никто и разобраться не может? — Четырехчасовой сон взбодрил Александра Иосифовича и даже улучшил настроение. Надев халат, он отправился за санитаркой в западное крыло.
Госпиталь был страшно переполнен. В некоторых местах главврач с трудом пробирался между расставленными в коридорах койками или даже просто матрасами, лежащими на полу. Тяжелое зрелище, очень тяжелое. Особенно, когда почти с каждой кровати на тебя смотрят умоляюще-вопрошающие глаза: я скоро поправлюсь, доктор? Для половины ответ на этот вопрос: не скоро. И, как показывает последняя статистика, для десяти процентов больных ответ звучит еще более удручающе: никогда. При этом следует учитывать, что в госпитале — за счет соблюдения строжайшей дисциплины и всей возможной гигиены — еще не самый высокий уровень смертности.
В западном крыле находилось военное отделение. Сюда клали только раненых из действующих частей. Потому и раны были чище. Но страшнее.
Голова раненого была забинтована почти полностью, поэтому возраст невозможно было определить. Свободным оставался один рот. И этот рот непрерывно бормотал какие-то непонятные слова. Вокруг стояло человек пять из ходячих. Все что-то шумно обсуждали. Увидев главврача, они быстро разошлись.
— Что случилось? — Главврач повернулся к стоящей здесь же медсестре.
— Тяжелое осколочное ранение головы. Очень тяжелое. Мы думаем, к вечеру умрет… — неуверенно ответила она.
— Так. И зачем же меня звали?
— Александр Иосифович, он, кажется, иностранец. Мы вначале думали, бредит. Все время что-то говорит, по-моему, просит что-то. Никто его не понимает…
— Он слышит?
— Да.
Главврач наклонился над раненым.
— Вы понимаете по-русски?
— Не понимает, — тихо сказала медсестра.
— Do you speak English?
— Yes! Yes! — Радостно ответил раненый и замахал руками, словно пытался что-то поймать.
— Where are you from?
— I'm from Spain.
— Он испанец, — перевел Александр Иосифович медсестре. — May I help you?
— Yes! I need International Red Cross.
— Милый ты мой, — горько произнес главврач, — где ж я тебе возьму Международный Красный Крест? А откуда он вообще взялся?
— Не знаю, — медсестра пожала плечами, — привезли, выгрузили, документов, как всегда, никаких. — Видно было, что ей совершенно не хочется идти работать, а охота еще постоять здесь и узнать побольше об иностранце.
— What the number of your unit? — Александр Иосифович задал этот вопрос на всякий случай. Если солдат не представляет, где находится, номер своей части он ни за что не скажет.
Раненый еще сильнее замахал руками и несколько раз повторил:
— UN, UN!
— United Nations? — не веря своим ушам, переспросил Александр Иосифович.
— Yes, yes… — Руки раненого упали на кровать. Судя по всему, он потерял сознание.
— Документов точно — никаких? — на всякий случай переспросил главврач.
— Да нет же. — Медсестра упрямо тряхнула головой, из-под шапочки выбилась прядь светлых волос, и сразу стало видно, что девушка очень-очень молоденькая.
— А сопровождающие с ним были?
— Нет, Александр Иосифович, он был один.
— А где его форма? Могу я ее посмотреть?
— Форма… — Медсестра совершенно по-девчоночьи фыркнула. — Одна рвань. Мы ее сразу в печку отправили…
Раненый снова зашевелился и еще быстрее чем раньше забормотал. Испанские слова мешались с английскими. Чаще всего повторялось:
— Help me! Anybody, help me! I need International Red Cross! Help me!
Александр Иосифович с минуту еще задумчиво смотрел на испанца, потом повернулся к медсестре:
— Как вас зовут?
— Нина.
— Очень хорошо, Нина. Передайте вашему зав. отделением, что я вас посадил на пост около этого больного. У вас есть карандаш и бумага?
— Сейчас принесу.
Через пять секунд она уже стояла рядом, держа блокнот.
— Садитесь здесь и попытайтесь выяснить его имя и адрес.
— А как же…
— Очень просто. Сидите и твердите: "What is your name? Write your adress, please". Запомнили?
— Нет, — честно ответила она.
— Запишите себе русскими буквами: "Вот из ё нейм? Райт ё эдрес, плиз". Записали? Вырвите этот листок себе, а блокнот дайте ему. Как только получится, немедленно принесите мне. Все поняли?
— Да.
Выходя из палаты, Александр Иосифович обернулся. Любопытные уже снова стояли около иностранца. Нина присела на стул рядом его с кроватью и тонким голоском спрашивала:
— Вот из ё нейм? Вот из ё нейм, миленький?
Вечерняя бомбежка. 17 часов 30 минут. Сильно грохнуло где-то рядом. Со стола слетел листок и упорхнул далеко под стол.
— Странно, — произнес хирург, глядя на часы, — на две минуты сегодня задержались.
— Я думаю, они у вас просто спешат, — спокойно ответил главврач, отправляясь за упавшим листком. — Они никогда не опаздывают. Я давно уже сверяю по ним время. Начало вечерней бомбежки? Ага! Значит, семнадцать тридцать.
Невский проспект. 19 часов 11 минут.
Бронированная машина медленно объезжала завал. Александр Иосифович с грустью убедился, что с тех пор, как был здесь последний раз, Невский сильно поредел. Не осталось ни одного целого здания по правой стороне между улицей Гоголя и Мойкой, там, где раньше был кинотеатр «Баррикада». Слева светило в небо окнами единственной уцелевшей стены кафе «Минутка». Магазин «Очки», Центральные железнодорожные кассы, как минимум, треть Гостиного двора… Во всем этом варварском уничтожении, однако, чувствовалась некая закономерность. По-прежнему стояли нетронутыми дворцы, соборы и просто красивые дома. Словно тот, кто бомбил, делал это, тщательно выбирая цели и обходя стороной то, что потом понадобится. Именно поэтому во дворцах и дорогих особняках сейчас располагались руководящие органы, детские учреждения и больницы. Исключение составлял, пожалуй, только госпиталь. Он был одним из первых стационаров в осажденном городе и создавался, когда еще не были открыты закономерности бомбежек. Сейчас он занимал все подвальные помещения бывшей Академии тыла и транспорта.
