— Вам ничего не понятно. Поэтому вы и живете еще. — Травин прочел немой вопрос в глазах следователя и ответил на него: — А я — умираю.
— Попробуйте мне рассказать все, что вы знаете. Спокойно и не торопясь.
— Я повторяю: вам лучше этого не знать, — одно прикосновенье…
. — Не первое это серьезное дело. У нас. У меня.
— У вас не первое. Последнее.
— Посмотрим, поглядим. Значит, за себя вы не боитесь, меня — предупредили. Давайте прикасаться.
— Еще сказать хочу… Вы меня позже поймете. Я согласился давать показания не добровольно, не чистосердечно. А под давлением неимоверным!
— Я на вас давил? Давлю? — удивился Турецкий.
— Нет-нет, Господь избавь! Отравленный заражает других неизбежно — хотел я сказать.
— Я понимаю ваше состояние и все-таки прошу вас, настаиваю… Потом труднее будет.
— Действительно, — мгновенно согласился Травин. — Потом это вообще невозможная вещь, почти. Отец Ольги — Алексей Николаевич Грамов настойчиво внушал ей мысль: убить ребенка и с собой покончить. Убеждал.
— Вы сами это видели?
— Да. Я присутствовал. Два раза. Полемизировать пытался даже. Но он не говорил со мной: ведь я не муж. Я для него почти никто был. Один раз сказал, правда, мне: ты тоже можешь умереть, хорошо, если разом отмучаетесь.
— Ваши взаимоотношения с Ольгой Алексеевной казались кому-нибудь из вас мучительными? Вам, ей, ребенку либо отцу?
— Нет. — Травин долго молчал. — Вот вы и прикоснулись, Александр Борисович.
Турецкий в задумчивости покачал головой.
— Часто он заявлялся к дочери последнее время?
— Вот в сентябре — почти каждый день. Позавчера, знаю, приходил.
Травин неожиданно остановился и, покачнувшись, опустился на черно-белый ограничительный столбик трассы. Был он заметно бледен, глаза его были закрыты, лоб покрывала испарина.
— Сердце? — с тревогой поддержал его под локоть Турецкий и, нечаянно коснувшись его запястья, чуть не отдернул руку: запястье Травина было холодным как лед.
— Нет. Просто не по себе, нехорошо.
— Куда вас подвезти?
— До первого метро, если можно.
Медленно, молча они вернулись к машине. Турецкий деликатно страховал Травина, едва касаясь рукой его локтя.
— Что у вас, простите, такое интересное в кармане — оттопыривает?
— Детские прыгалки. Коле купил.
— Мальчику? Прыгалки?
— Тренироваться. Бокс. В Химках купил. В Москве вроде всего навалом, а как чего конкретного хватишься, так нет. А в Химках — вот, — Травин тяжело дышал и шел с трудом.
— Скажите, Юрий Афанасьевич, как вы считаете, отец этот… Грамов, психически полноценен?
— Вполне.
— А лично он? Не мог он? Допускаете? Ну, от советов к делу перейти? А? Как? Что он за человек?
— Это лучший человек из тех, кого я знал.
— Не желаете знать его больше?
— Он умер. Три месяца тому назад.
Машина остановилась недалеко от входа в метро. Травин молча вышел и, сгорбившись, медленно, еле передвигая ноги, пошел к метро.
В душе Турецкого словно шевельнулось что-то, подтолкнуло изнутри.
— Миша, — Турецкий повернулся к водителю. — Ты хотел сегодня пораньше с работы смотаться?
— Так точно, Александр Борисович! Обещал теще помочь телевизор купить. Выбрать и привезти. Вот если бы вы меня часа в четыре отпустили б…
— Я тебя сейчас отпущу, полдвенадцатого. Его вот только проводишь, — Турецкий указал на бредущего к входу в метро Травина, — и после этого свободен. Он живет в Сокольниках — отсюда полчаса.
— А машина? — заерзал Миша на сиденье.
— Машину беру на себя, — улыбнулся Турецкий. — Вот, при свидетеле. — Турецкий кивнул на Сережу.
— Спасибо! — Миша уже поставил одну ногу на землю, вылезая из автомобиля, и вдруг спохватился: — Да я ведь не умею, как вы, Александр Борисович. Скрытное наблюдение — штука-то тонкая. Вдруг что не так?
— Да не следить за ним надо, Миша, а проводить! Понял? Помочь! Участие проявить!
— Так точно, теперь понял! — обрадовался Миша и рванул вслед за Травиным.
Турецкий и Сережа увидели, как у самого входа в метро Миша подхватил Травина под локоть ловким, натренированным движением…
— Во козел! — прокомментировал это движение Сережа.
— Он участковым раньше был, — пояснил Турецкий.
— А я и говорю, шоферить-то, конечно, получше, потеплее.
— Да ранили его, Сережа, ранили в прошлом году! Почти смертельно. Еле выжил. Ну и жена, естественно, потом, уходи с такой работы немедленно, все, хватит, сыты! Еле отбился от нее — шофером стал. Ну это пусть, — она сказала. — Шофером ладно.
— Так я ж не знал!
— Не знаешь — помолчи, — Турецкий пересел на место водителя и включил зажигание. — У меня, кстати, с восемьдесят третьего года уже двух водителей убили.
3
Машина мчалась по центру города.
— Сережа, — сказал Турецкий стажеру, останавливаясь. — Я здесь на троллейбус — и домой. С собакой погуляю, посплю часа четыре. Машину оставляю на тебя. Садишься и гонишь. Маршрут таков: Алексей Николаевич Грамов — отец покойной, умерший якобы три месяца назад. Все документы, констатирующие его смерть, — раз. Обстоятельства смерти, реальные, — два. Свидетели, очевидцы — три. Если имеются таковые. Понял? Графологическая экспертиза посмертной записки Ольги Алексеевны Грамовой тоже на тебе. Ты там поторопи. Золотые горы пообещай. Это можно. Вскрытие — тоже поторопи. Если это дело простое, то скинуть его прочь побыстрее. А если оно вдруг сложное, то время решает все, как ты знаешь.
— Я знаю другое — кадры решают все.
— И кадры тоже, конечно. В пятнадцать ноль-ноль я вернусь. И чтобы готово. А если что-то, звони и поднимай.
— Хорошо, — кивнул Сергей. — Давайте я вас до дома-то подвезу сначала. Это ж пять минут!
— Вот моего первого шофера убили потому, что не хватило нам пяти секунд, — бросил Турецкий на прощанье.
Едва Турецкий успел переступить порог своей квартиры, как тут же крупный пес, колли, радостно бросился ему на грудь, пытаясь лизнуть в лицо.
— Ну, Рагдай, Рагдай… — Турецкий погрузил пальцы в густую песью шерсть. — Тоже, гляжу, не спал. Пойдем погуляем. Потом поедим и поспим.
И в это время зазвонил телефон.
— Да. Слушаю. Миша? Не может быть! Эх, ч-черт! Ну ладно, жизнь прекрасна и удивительна. Та-а-ак. Пока ты едешь за мной, пса-то выгулять я успею. Заберешь нас в парке, напротив моего дома.
