— На! — Турецкий легко, как куклу, одной рукой отрывает от пола труп Грамова с окровавленным подбородком и брезгливо швыряет его — одной рукой! — в дверной проем, сбивая им с ног Навроде: — Забери свою тряпку!
И вот он уже в родном с детства, тридцать седьмом отделении милиции, на Динамовской. Турецкий облокачивается об перегородку дежурного лейтенанта. На правой руке у Турецкого — кровь.
— Что случилось? Ах, это вы, Александр Борисович? — узнал его лейтенант, кажется, друг и сокурсник Сергея Седых.
— Я человека убил.
Звонит телефон. Лейтенант, не успев ничего сообразить, берет трубку.
— Минуточку, Александр Борисович. Присядьте вот. Да, так, — говорит лейтенант в трубку. — Во вторник, хорошо. Конечно. Что за разговоры! — он кладет трубку и кивает Турецкому: — Простите, отвлекли.
— Я убил, — говорит Турецкий спокойно. — Убил инженера Грамова, психотронщика.
Снова звонит телефон.
— Извините, — дежурный лейтенант поворачивается и кричит в соседнюю комнату: — Моченкин, телефон возьми, у меня посетитель. Я слушаю вас, — обращается он к Турецкому.
— Я говорю: пришел я сдаться.
— Лучше сдаться, — кивает лейтенант. — Вам срок тогда всегда скостят.
— Костя! — врывается из соседней комнаты Моченкин. — У Никитских убийство! Прям в офисе Навроде клиент какой-то психотерапевта прищемил!
— Так это ж я! — объясняет Турецкий.
— Так это ж он! — указывает лейтенант на Турецкого: — Бери его, Моченкин, пока не убежал!
Щелкают наручники на запястьях.
— Ну, вы лет десять минимум получите. Строгого режима.
— Прекрасно. Пустяки.
— С садизмом ведь?
— С особым садизмом, — с удовольствием соглашается Турецкий.
Моченкин и дежурный лейтенант с удивлением смотрят на него и вдруг разламываются на куски, ярко и с хрустом вспыхивают.
— Задумался? — Бич занес ногу над лицом лежащего Турецкого, приготовившись тем самым для следующего удара. — Либо ты работай, либо бай-бай будем. Ну? Бай-бай пойдем?
— Работай, работай, — шепчет испуганно Юрка Фомин из-за соседнего камня.
Турецкий молча начинает дробить все, что попадает ему под руку.
Постояв, Бич отходит.
— Вчерась я отведал бай-бай. Это жуть, — шепчет Юрка Фомин.
Рядом с треском упала береза, и ее тут же начали крушить кто чем, но в щепки.
4
— Что с ним, папа? — Марина прижалась к отцу. — Он умирает?
— Не думаю, что он умрет. — Грамов поправил один из дюритов, соединяющих шланги, идущие в пластиковый антиинфекционный бокс и подключенные там к лежащему в прострации, в глубоком бессознательном забытьи Турецкому. — Да он и не может умереть. Ты ж видишь — он лежит на аппарате. Искусственное кровообращение. Питание. Дыхание. Вон, видишь, кардиограф лучевой? Не бьется сердце. Аппарат качает. Как тут умрешь, когда тебя на этом свете крепко держат?
— Смотри, какая скачущая у него энцефалограмма…
— Ага. Он что-то видит там, во сне, какие-то видения…
— Страшные?
— Думаю, да. Ты б, Настенька, пошла б отсюда, поиграла б там с Рагдаем и с Анфисой, — обратился Грамов к внучке, махнув рукой в сторону, туда, где за стеклом стены носились в зимнем саду вестибюля два колли, он и она, Рагдай с Анфисой.
— А дядя Саша выздоровеет?
— Да. Если ты мешать не будешь мне. Слышишь, что я сказал? Детям здесь не место.
Дождавшись, когда Настенька уйдет, Грамов пояснил дочери:
— Конечно, он видит страшные сны. Это «ломка» так называемая. «Финал» — наркотик очень сильный. Сильней не знаю. Если б он не спал, то ломку он такую вообще не пережил бы. Помнишь, кстати, как в восемьдесят девятом у тебя было, когда ты шампанского в Новый год перепила?
— О, ужас! — вспомнила Марина.
— Это похмелье. А ломка — в тысячу раз сильнее.
— Неужели нельзя было что-то другое придумать?
— Дело в том, что против зомбирования человечество вообще пока ничего не придумало. Что есть зомбирование? Говоря упрощенно, сильнейшее постгипнотическое внушение. Его можно аннулировать, только если точно знать, что было внушено, каким образом, в какой последовательности, и так далее. Этого не знает никто, даже тот, кто зомбировал, понимаешь? Гипноз штука тонкая, в нем тьма деталей: зрительного, слухового ряда, электромагнитное воздействие мозга на мозг, так называемые биополя… Все это в точности, чтобы «раззомбировать», не воспроизведешь… Ну, как нельзя дважды войти в одну реку… Или пережить вновь что-то из прошлого… Тут мы бессильны. Пока.
— Но если зомбирование — это просто гипноз, то его можно «забить», заглушить, наверное, другим, более мощным внушением?
— Да, это можно, конечно. Но это прямая дорога в сумасшедший дом. Представь: у тебя сидит уже в подсознании программа-зомби, наружу рвется. А ты на эту вредную программу накладываешь новую, с запретом. Та рвется, эта не пускает. Они вступают в бой. «Обломки» боя этого врываются в сознание, спорадически. Раз, другой, еще.
Я как тут рассуждал? Известно, что алкоголизм, допустим, лечится гипнозом… Но не тогда, когда ты пьян… А в трезвом виде. Гипноз перебивает тягу к алкоголю. Известно. Так? Кодирование. Метод Довженко. Проверено. Допустим. Хорошо. А наркоманию гипноз не лечит. Известно тоже. Иначе б не было большой проблемы с наркоманией. Так, значит, наркота сильнее заговоров. Так, впрочем, и должно быть. Наркотик вторгается в самое «сердце». что ли, организма — в химию клетки. Меняет все.
Внутрь влезает хуже чем вирус, не просто в клетки, в их химизм… Какие уж тут «заговоры», психотерапия, убеждения. Наркотик, точно плугом, счищает все, освобождая путь себе, все прочь, любые соображения! Здесь только я живу, я, героин, к примеру. Все остальное — побоку! Какое там «зомбирование»?! Убить Меркулова? Какое там! Бефан вколоть! Понюхать героин… Вот это дело! Зомбирование все — наносное… А героин, бефан срезают все это под корень… Сейчас Турецкий твой давно уже не зомби. Теперь он наркоман. Тяжелый наркоман. Переживает ломку. На аппарате.
— И сколько будет он лежать на аппарате?
— Посмотрим. Точно не скажу, несколько месяцев. Должно произойти перерождение. Ты знаешь ведь, что все клетки живых существ довольно быстро гибнут. А новые рождаются. Идет непрерывная замена. Через год любой организм состоит уже из совершенно других клеток. И в этом смысле мы все перерождаемся десятки раз за жизнь. Подчиняясь заложенной в генетике программе. Во всем живом заложена программа обмена. Программа очень сильная: даже у мертвых продолжается рост новых клеток, обмен, размножение…
— Как так — у мертвых? Размножение?
