— Я уверен, что многие друзья Элинор надеялись полетать на самолете бесплатно. Когда человек видит рекламное объявление, где написано, что вы устраиваете самолетные рейсы, он думает, что доход от этого дела так велик, что одним человеком больше, одним меньше — какая разница? Поначалу мы не возражали, нам просто хотелось, чтобы они знали, что мы существуем и работаем.
Треска не последовало, и это показалось необычным миру, где конкуренты, как собаки, готовы перегрызть друг другу глотки. Не так уж много авиакомпаний возят своих пассажиров бесплатно, просто чтобы те знали, что они существуют и работают.
— Дела шли очень медленно до четвертого июля, а затем вдруг народ повалил к нам валом. Мы работали исключительно по заказам; люди звонили и заказывали себе места в самолете, так набирался рейс. Эта схема прекрасно работала, поскольку мы поначалу приобрели немало друзей, так что загрузки хватало на три-четыре дня в неделю. Потом к этому добавились заказные рейсы в Нью-Ингленд, в Мейн и так далее. Словом, работы у нас было полно.
Странно. Практичный, не терпящий бессмысленности мир продолжал давить, но в ответ прозвучал лишь крошечный треск, и этот треск был подозрительно похож на то, как трещит по швам сам мир.
— Людям все казалось, что она упадет, им хотелось, чтобы ничего не вышло. Она ведь такая старая, она просто не может летать, но она летала и летала, и они уже потом не знали, что и подумать. Они были в растерянности и задавали себе вопрос: может быть, старые вещи лучше новых?
Деревянный самолет не подвержен усталости материала. И у Твин Бичей и у 310-х будут проблемы, им всем суждено оказаться на свалке, и окажутся они там благодаря износу металла. А когда лет через двадцать вам скажут, что починка этого металлического самолета обойдется в добрую сотню тысяч долларов, то оказавшийся рядом с ним Бомбардировщик усмехнется про себя и спросит своего собрата: «А тебе бы не хотелось, чтобы у тебя были лонжероны из дерева?»
— Мы смогли достаточно зарабатывать. Люди говорили: «Ха! Здорово, должно быть, вы зарабатываете кучу денег», — и я отвечал им: «Ну разумеется», — поскольку мне не хотелось вдаваться в подробности и обнародовать тот факт, что на самом деле мы не зарабатывали кучи денег, люди бы нас просто не поняли.
Так оно бывает всегда, когда нарушаешь сложившуюся систему. Каждый, кто устраивал авиарейсы, старался предложить пассажирам современные быстрые самолеты с потрясающими возможностями. Пассажиры вместе со своимбагажом набивались в них битком — вот и весь сервис. Никому и в голову не приходило эксплуатировать на линии старый самолет, никто не думал, что он смог бы протянуть больше недели.
— Постепенно в Ла-Гуардиа нас стали узнавать. Поначалу они то и дело не могли определить, что мы такое — это было постоянно: «Повторите еще раз тип своего самолета». Когда мы на скорости девяносто узлов заходили на посадку, нам удивленно говорили: «Что это Цессна так медленно ползет? Вы же можете лететь быстрее!» — а я отвечал: «Да мочь-то могу, только тогда мне не удастся выпустить шасси». Они никак не могли догадаться, что это старая-престарая Твин Цессна, нет: они думали, что это старая Цессна-310. «Нет, это старая старая-старая Твин Цессна», — говорил я, а они в ответ: «А! Ого! Вы имеете в виду аж ту!»
— Помнишь, Джимми, — вмешалась председатель совета директоров, — как мы однажды приземлялись и диспетчер спросил: «Твин Цессна, что заходит на посадку, у вас металлическая обшивка на крыльях?» А ты ему ответил: «Нет. Крылья из ткани». А парень так удивился: «Вот здорово! А они сияют!»
— Ага. А когда мы разговаривали с диспетчером и он воскликнул: «Ну! У меня дядя на таких летал во время войны», — а потом он сказал: «Ребята…» но в этот момент в наш разговор вклинился пилот лайнера, желающий знать, когда можно ожидать разрешения на взлет, и парню пришлось вернуться к реальности.
Однако деньги. Самая большая кувалда, которой мир разносит вдребезги компании, — это деньги. Под ее ударами вам суждено согнуться; если вы желаете посоревноваться, то нужно иметь хоть чуть-чуть злобного упорства и выносливости, если вы хотите оказаться на самой верхушке, нужно иметь очень много злобного упорства и выносливости. Ист Айленд Эйруэйз не пошла ни по одному их этих путей. В это первое лето авиалиния принесла доход $2148 от продажи билетов. Расходы составили $6529. Итого, получается $4381 убытка.
Это был бы явный знак беды и безнадежности для компании, если, и только если основной ее целью была бы прибыль. Но всему внешнему миру, всем этим деловым реалиям довелось только беспомощно клацнуть зубами. Потому что Ист Айленд Эйруэйз опирается не на принципы, диктуемые ей миром, а на свои собственные принципы.
— Я рассказала об этом Маури, моему юристу, — продолжила миссис Фрайди, — и он сказал мне: «Ты не собираешься — это было бы безумное вложение денег, — я надеюсь, ты не собираешься вкладывать в это деньги с целью получить прибыль?» — а потом добавил: «Смотри. Ты ведь не тратишь свои деньги в ночных клубах, и потом у каждого должно быть хобби, и если это самолет — все в порядке. Ты в своем положении просто можешь потратить деньги в свое удовольствие, и если самолет его тебе доставляет, то вперед, вот тебе мое благословение. Я тебе завидую,» — она улыбнулась спокойной, очаровательной улыбкой, от которой любой мир оказался бы на лопатках. — Прибыль, слава богу, никогда не была нашим мотивом, а радость и удовольствие — были. И в этом смысле мы добились успеха. Я и вправду люблю наш Бомбардировщик.
Радость. Когда на первом месте у вас стоит радость, а деньгам отводится второе или третье, то миру будет крайне нелегко вас укротить.
Когда уничтожение-с-помощью-денег не сработало, мир переключился на затруднения в работе. Погода. Обслуживание. Задержки рейсов.
— Я помню, как однажды я опаздывал, — рассказывал Крэмер. — Была гроза, и аэропорт Ла Гуардиа был закрыт. Все авиа-такси отменили свои рейсы в этот вечер. Я был в Рипаблик-Филд на Лонг-Айленде, а Элинор с пассажирами ждала меня в Ла Гуардиа. Я каждый час вызывал Ла Гуардиа, пытаясь уговорить диспетчера, чтобы у нас не возникло часовой задержки при посадке. Все, что у меня было, — это один сухой сырный крекер. Наконец, я таки прорвался и приземлился в Ла Гуардиа, а они там устроили праздник! Один парень сбегал и накупил холодных закусок, уложил их в коробку и притащил в аэропорт. Я вылез их кабины, а он мне: «Эй, а ростбиф хочешь?» — и протягивает мне его. Я за все это время съел только этот один сырный крекер, и я сказал: «Мы сейчас отправляемся. Самолет сейчас улетает». Они стали бегать туда-сюда с багажом, а этот импровизированный праздник продолжался и в полете. Тогда я попросил: «Потише, пожалуйста». Я грозно посмотрел на Элинор, и все утихомирились.
— Время от времени он бросал на меня грозные взгляды, — подхватила миссис Фрайди, — и я знала, которые из них были по делу. Ему приходилось мириться с изрядным шумом и суматохой в этом большом заднем салоне, и он мирился с этим, пока это не мешало вести самолет. Но если какой-нибудь пассажир по неосторожности закуривал сигарету — мы тут же получали предупреждение и тушили ее.
