Называлось это подразделение корпус «Одиссей» – по имени того парня, который сумел выбраться живым из всех передряг и вернулся домой, когда все уже считали его умершим.
Так вот, если сопляк собирается вступить в ряды «Одиссеев», он должен пройти так называемое «Испытание Тремя Убийствами». Чушь какая-то. Ну при чём здесь испытание? Убивать – не испытание, а будничная работа. Если ты солдат, то должен убивать. Впрочем, Дэвид, не одно столетие прослужив в составе корпуса, знал, что этот обычай всего лишь отголосок давнего прошлого, эпохи Моральных Запретов, которые непостижимым образом ограничивали свободу даже профессиональных убийц.
Рудимент, пережиток – называй как хочешь, но традиция есть, обычай существует, и отменять его никто не собирается. Итак, Испытание Тремя Убийствами. Три точных выстрела – и ты принят в корпус «Одиссей». Причём цель тебе укажет начальство, оно же и отдаст приказ о стрельбе на поражение. Никакой ответственности для исполнителя. Какое же это испытание?
Не один год потратил этот парень, чтобы получить право сдать экзамен. Долгие, подчас мучительные тренировки, огромное количество теоретических занятий, упражнения на тренажёрах и полигонах предшествовали допуску к испытаниям. Много месяцев провёл кандидат в палате хирургического отделения, где одна операция сменялась другой, где вводились в его тело и мозг биоимплантаты, дающие таким, как Дэвид и его сослуживцы, невероятные физические и психические возможности, о которых нормальный человек не может даже мечтать.
Последнее, что оставалось сделать парню, – это самостоятельно нажать на курок. Огонь! Попадание! – и Генералиссимус разжалован в свежие трупы. А нас ожидает крутая выпивка. Последние формальности – и добро пожаловать в адское братство, приятель. Скажи «здрасьте» нам, грешным дядям и тётям.
И не забудь попрощаться с душой.
Ты, парень, получишь место за столом в баре Проклятых, где все посетители, мужчины и женщины, пожертвовали жизнью – сейчас и после смерти – ради старого, доброго звёздно-полосатого флага, ради его вечных цветов – красного, белого, синего. Займёшь ты своё место и в Зале Покоя, где сон долог, почти бесконечен, а сны, навеваемые заклинаниями, легки и приятны. Никакие кошмары, никакие ужасы операций, боёв, убийств в прошлом, настоящем, будущем или просто воображаемых не смогут проникнуть под плотное одеяло заклинаний, охраняющих покой солдата.
Но всё это счастье и богатство будет принадлежать тебе, сопляк, если ты вовремя нажмёшь на курок. Для тебя уже столько сделано! А за тебя – почти все! Лучшие инструкторы учили тебя и готовы учить дальше. Великие учителя, могущественные вершители судеб, те, кто пробудил меня, Дэвида Келлса, – лучшего снайпера корпуса «Одиссей», непревзойдённого убийцу, – вызвали меня из небытия, чтобы помочь тебе, прикрыть тебя, быть с тобой в этот исторический миг.
Так чего ты ещё ждёшь, дуралей? Почему тянешь время?!
Неужели сопляк не поверил в легенду, которой потчуют новичков перед испытанием?
Вечный яд сомнений стал просачиваться под броню Дэвида, жечь мозг, терзать разум.
Чёрт, неужели кто-нибудь проболтался? Неужели кто-то рассказал сопляку, что порой в Зал Покоя прорываются призраки совести, которые словно молотом бьют по прозрачным стеклянным саркофагам, где, покоясь в неоновом свечении, спят герои? И тогда нарушается привычная череда снов дугами электрических разрядов, перебегающих по телам спящих от волос на голове до пальцев ног. И нет страшней пытки, чем недолгое явление призраков… А потом – снова сон и покой. Десятки лет. Сотни лет напролёт – сон, Сон, СОН…
Тишина вокруг, больничная, кладбищенская. Покой. Сон. И вдруг, неожиданно – крики призраков, ворвавшихся в безмятежность:
– Смерть, смерть, смерть!
– Ты убийца, Убийца, УБИЙЦА!
Словно рёв пантеры, раздирают они твои уши, проникают в горло и сердце, голосом сбрасывая тебя к вратам Преисподней, где ты оказываешься между создателем и его вечным противником. И оба они, покачав головами, говорят:
– Нет, этот – не мой.
И ты горишь, даже не в аду… нет, просто тебя выжигает пламя, рождённое в собственной душе, несущее боль и нестерпимые муки.
Господи, помилуй! Часто, слишком часто видел Дэвид этот кошмарный сон. И сейчас каждый его нерв, каждый мускул, пропитанный адреналином и тестостероном, жаждали обнаружить того, кто мог рассказать об этих ужасах новобранцу, чтобы, усомнившись единожды, он не спешил нажимать на курок.
Дэвида передёрнуло, когда в памяти его щупальцами спрута зашевелились воспоминания о его первой засаде, первом снайперском крещении. Он вспомнил того русского. Этакий бочонок водки, человек из народа. По всем прогнозам выходило, что ему суждено было стать первым свободно и всенародно избранным президентом России. А кроме того, огромной опасностью для безопасности возлюбленной Америки. По крайней мере, так сообщалось в досье Центра Управления.
Тогда Дэвид был совсем молодым. Что, чёрт возьми, он мог понимать во всём этом?! Ясно ему было только одно: судьба свободного мира висит на волоске. И во имя восстановления равновесия нужно убрать этого человека. Что Дэвид и сделал. Прямо на Красной площади, во время парада по случаю визита американского президента.
Дэвид всадил пулю в сердце того русского. Звука выстрела не услышал никто. Хлынула кровь, а затем крики, вопли и стрельба разорвали воздух над площадью и Кремлём. Дэвид побежал. Он бежал, бежал, бежал, слыша за спиной дыхание всех ищеек, борзых, гончих и бойцовых собак тогда ещё Советского Союза. Ему удалось уйти от них. Как? Он и сам не помнил. Зато на всю жизнь он запомнил, как после нажатия на курок он вдруг осознал, что только что перешёл ту грань, из-за которой нет возврата никому, ни одной душе – живой или мёртвой.
Oн перешёл черту, и назад пути не было, ибо дорогу преграждал величайший, непрощаемый грех – убийство.
– Твою мать!
Дэвид действительно разозлился: он видел, что подходит третий момент для выстрела, и в то же время ясно осознавал, что парень собирается вновь упустить возможность поразить цель. Сопляк застыл, словно заживо замороженный. Он, понимаешь ли, остолбенел, зато Дэвид, готовый убивать, но не подготовившийся к работе именно по этой цели, чувствовал, как сжимается в отчаянии его всегда безупречно работавшее сердце.
Впервые за тысячу лет и сотни убийств, впервые с того самого раза Дэвид почувствовал мучительную боль, вспарывающую сердце в краткий миг между мыслью и действием.
Отец Зорза, жрец-колдун, ставший распорядителем действий Дэвида в последние десятилетия, когда каждое следующее убийство было всё труднее подготовить, организовать, «выносить» и всё легче осуществить, называл этот миг Мгновением Свободы Выбора. Сознательно принятое решение. Осознанное действие. Между ними – последний шанс проявления воли.
Долгая предзакатная тень между «думать» и «сделать».
– Мир тебе, друг мой, мир твоей душе, – успокаивал его отец Зорза. – Грех, который ты берёшь на душу, – это жертва высшей пробы на алтарь бога, хранящего нашу страну. И этот грех будет отпущен тебе, ибо не есть грех то, что совершено во имя справедливого, правого дела.
