— В том обществе? — хмыкнул Борис. — По-твоему, нужно было другое? Слушай, ты, часом, не коммуняка какой-нибудь?
— Нет, — вздохнул Георгий. — В коммунизм я не верю. Коммунизм — это тоже общественный строй. Значит, его надо строить. Значит, будут строители. Значит, строители станут хозяевами. Уж такова человеческая натура. Даже при всеобщем равенстве кто-то обязательно окажется равнее других. Ну а то, что у нас называли социализмом или капитализмом, — всего лишь старое доброе рабство в завуалированной форме. Пусть и по-разному завуалированной. Все ведь просто. Всегда были хозяева жизни и всегда были устроители красивой жизни для этих хозяев — рабы, которых покупали и пользовали. Ну, хорошо, — использовали. А знаешь, почему покупали и почему использовали? Да потому, что они сами рады были продаваться. Конечно, хозяева и рабы в разные времена и при разном строе назывались по-разному, но разве суть от этого меняется?
— Не-а, напрасно ты так… — не согласился Борис. — До кризисов все было по-другому.
— Да как же по-другому-то?! — яростно тряхнул рыжей шевелюрой Георгий. Видать, задело. Проняло… — Что было по-другому?!
— Свобода была, — брякнул Борис. И прикусил язык.
А действительно, была ли она, свобода? Тогда, до кризисов? Сейчас, в гладиаторской камере, с ошейником на шее, кажется — да. Но, может быть, так просто кажется. Из-за камеры и из-за ошейника.
— Свобода?! — усмехнулся Георгий. — Свобода горбатиться на разных хозяев, переходя от одного к другому? Так это не свобода, это Юрьев день для крепостных, обеспечивающий хождение по кругу. Знаешь, как у ослов, прикованных к мельничному колесу.
Борис не перебивал. Георгий говорил.
— Чем рынок труда тогда отличался от трес-рынка сейчас? Ну принципиально — чем? Ты искал работу, ты писал резюме, ты заполнял дурацкие анкеты, ты проходил медкомиссию, ты распахивал душу и позволял чужим людям лезть в свою жизнь. Ты являлся на собеседования и отвечал на идиотские вопросы кадровиков. Ты униженно выклянчивал или нагло вырывал зубами и когтями право работать на хозяина. А на самом деле ты расхваливал единственный сколь-либо ценный товар, которым обладал. Себя. И тебя оценивали, тебя осматривали со всех сторон, как лошадь на базаре. И тебя по-ку-па-ли.
Георгий выдержал паузу.
— Обычное дело. Обычный невольничий рынок для свободных граждан. Он действовал раньше. Он, кстати, действует и сейчас. Параллельно с трес-рынком. Разве не так?
Борис вспомнил, как устраивался в группу Стольника. Анкеты, тесты, отборочные бои, собеседование… Да, это было похоже на продажу самого себя. Он себя продал. И его купили. В рабство. Буквально. Забесплатно.
Так, что он даже не заметил подвоха.
— А потом, когда нужда в тебе пропадала или когда работа тебя ломала, тебя просто выбрасывали, — продолжал Георгий. — Вышвыривали на улицу. И ты шел по кругу дальше. Шел по рукам. Опять искал покупателя, продавался снова и снова.
Рыжий отвел взгляд и о чем-то задумался. «Наверное, мужик многое пережил, — подумал Борис. — Еще тогда, до кризиса».
— И не важно, кто и на какой срок тебя покупал. Не важно, на кого ты работал — на дядю, на маленькую фирмочку, на транснациональную корпорацию, на государство. Важно, что тебя покупали. В рассрочку. С ежемесячными выплатами: аванс плюс зарплата. У кого-то она была больше, у кого-то меньше. Кто-то стоил дороже, кто-то дешевле. Кто-то умел себя продавать, кто-то соглашался на малое. Но все это частности. Сейчас вместо зарплаты работнику покупатель платит деньги за треса продавцу. Платит сразу, полную цену, — вот, собственно, и вся разница.
— Нет не вся! — вызывающе выпятил подбородок Борис. Дурацкий спор, в который его втянули, почему-то взволновал не на шутку. — А как же карьера? Люди приходили из ниоткуда и поднимались…
— Ку-у-уда?! — насмешливо протянул Георгий. — Куда они поднимались? Только туда, куда им позволяли подняться хозяева — и не ступенькой выше. Карьера — это шоры на глазах, а баснословные зарплаты и бонусы высшего руководства — недостижимая морковка, болтающаяся перед ослиной мордой. Все это — мотивация для алчных и честолюбивых идиотов. Способ заставить их добровольно выкладываться на хозяина по полной, удобные рычаги воздействия, позволяющие выжимать из человека все соки, прежде чем выбросить отработанный шлак.
Нас с детства учили: работай много, честно — и будет тебе счастье. Ни хрена! Обман! На самом деле счастливы твоим трудом будут те, кто пользуется его результатом, кто сидит высоко и гребет широко. Под себя гребет, разумеется.
Да, если ты наглый, двужильный, или если лояльный, подобострастный и почтительный к начальству, или — бывало и такое — талантливый и эффективный сотрудник, хозяин может тебя и приподнять чуток по карьерной лестнице. Но потому лишь, что, находясь выше, ты принесешь ему больше пользы. Вот и весь секрет успеха. Но кто даст тебе вскарабкаться на самую верхушку пирамиды и сесть в хозяйское кресло? Да никто тебе такого не позволит!
И не имеет значения, мелкий клерк ты, крутой спец, менеджер среднего звена, топ или важный начальник, заставляющий других пахать на хозяина. Главное, что всегда есть хозяин и есть целая орава слепцов и глупцов, которые вкалывают на него, топчась друг у друга на головах. Радуясь, как дети, новому креслу, новому кабинету, новой сговорчивой секретарше, новому бонусу.
— Все равно, — упрямо мотнул головой Борис, чувствуя горлом холодное железо. — Раньше никто не носил трес-ошейников. Раньше люди просто имели работу и просто были счастливы.
Георгий невесело усмехнулся:
— А может, работа просто имела их? Отсутствие ошейника ничего не значит, если работаешь на зарплату и если на нее же живешь. Когда зарплата копеечная, и нет никаких перспектив, и, не дай бог, нужно платить по кредитам, это душит посильнее любого ошейника. Когда же зарплата большая, вернее, когда кажется таковой, потому что по-настоящему больших денег не получал никто, кроме хозяев, она тоже становится ошейником. Люди рады были вешать на себя это ярмо, забывая, что деньги — всего лишь деньги, забывая самих себя, превращая свою жизнь в расписанный по минутам рабочий график с перерывами на скорый обед, короткий сон и — если очень повезет — быстрый кроличий секс.
Что же касается счастья… Оно ведь относительно, и притом весьма. Людям вообще свойственно искать позитив при любых обстоятельствах. Иначе человечество повымирало бы, на фиг, еще в каменном веке. Я помню своих счастливых родителей. Ноя помню также, что они пахали, не разгибаясь, не имея возможности отдохнуть по-человечески хотя бы раз в год. Знаешь, всю свою жизнь они прожили в тесной квартире-клетушке, похожей на камеру тресов.
Я помню, как родители моих родителей — тоже честные работяги, превратившиеся со временем в отработанный материал, — получали пенсию, которой не хватало на еду и оплату жилья. Что ж, у них тоже бывали счастливые минуты.
Борис покачал головой. Типичная психология люмпена-неудачника!
