Нет! подумал я. Не говорите мне, что моя безопасность может зависеть от кого-то еще, кроме меня! Скажите, что я за все отвечаю. Скажите, что безопасность — это то, что я получаю в обмен на мои знания, опыт и любовь, которые даю миру. Скажите, что безопасность вырастает из идеи, которой посвятили время и заботу. Я требую этого во имя своей истины, независимо от того, сколько солидных чеков может мне выдать бухгалтерия «Дуглас Эйркрафт». Боже, подумал я, я прошу у тебя не работу, а идеи, и позволь мне убраться отсюда вместе с ними!
Я засмеялся, отряхнул крошки и соскочил с крыла.
— Может быть, ты и прав, Уилли. Однажды я буду стоять за этими воротами.
На следующий день я подал заявление и уже к концу месяца стал свободным писателем на пути к голоду.
Двадцать лет спустя, почти в тот же самый день, оказавшись в Лос-Анджелесе, я поехал на юг по Сан-Диего-фривэй, увидел знакомый дорожный знак, повинуясь внутреннему импульсу, свернул на север, вверх по Хоторн-бульвар, затем — немного к востоку.
Каким образом тело запоминает движения? Поворот налево, еще один, теперь вверх по этой авеню, усаженной эвкалиптами.
Был почти полдень, ярко светило солнце, когда я добрался до места. Естественно, сверкающая проволочная изгородь все так же окружала необозримую площадь стоянки, стальная громада здания все так же уходила ввысь, даже выше, чем я помнил. Я остановился у ворот, вышел из машины с гулко бьющимся сердцем. То, что я увидел, меня поразило.
На стоянке сквозь трещины поблекшего асфальта пробивался бурьян, и на все три тысячи мест не было ни одной машины.
Ворота были обвязаны цепями, замкнутыми массивными навесными замками.
Тяжелые времена для свободных писателей, вспомнил я. Но и для больших авиастроительных компаний они тоже бывают тяжелыми.
Вдалеке на стоянке мерцал призрак Билла Коффина, выигравшего, наконец, свое пари. Я стоял один здесь, перед воротами и вспоминал, что значит «безопасность», глядя сквозь сетку на то, что некогда ее воплощало.
Я бросил сквозь сетку дайм старине Биллу и, постояв в тишине, поехал, назад гадая где, он, сейчас.
Тридцать
— Мир гибнет в войнах и терроризме, — произнес комментатор, как только загорелся экран телевизора. — Сегодня мы, к сожалению, вынуждены констатировать, что повсюду смерть и голод, засухи, наводнения и чума, эпидемии и безработица, море умирает а вместе с ним — и наше будущее климат меняется леса горят и ненависть в обществе достигла апогея — имущие против неимущих, правильные против всяческих хиппи, экономические спады и озонные дыры и парниковый эффект и флорофлюорокарбоны, многие виды животных вымирают извините вымерли, кругом наркотики, образование мертво, города рушатся, планета перенаселена и преступность завладела улицами и целые страны приходят к банкротству, воздух загрязняется ядовитыми выбросами, а земля — радиоактивными, идут кислотные дожди, неурожаи зерновых, пожары и грязевые сели, извержения вулканов и ураганы и цунами и торнадо и землетрясения разливы нефти и неблагоприятная радиационная обстановкавсе, как, по словам многих, предсказано в Книге Настороженности, а кроме того, к Земле приближается огромный астероид, в случае столкновения с которым все живое на планете будет уничтожено.
— Может, переключим на другой канал? — спросил я.
— Этот еще получше остальных, — сказала Лесли.
Дикки малодушничал внутри.
— Мы все умрем.
— Говорят, что так.
Я наблюдал за Армагеддоном на экране.
— И тебе никогда не бывает от этого плохо? —спросил он. — Ты никогда не срываешься, не впадаешь в депрессию?
— Какая от этого польза? Чего ради мне впадать в депрессию?
— От того, что ты видишь! От того, что ты слышишь! Они говорят о конце света! Разве это шутки?
— Нет, — сказал я ему. — Все даже гораздо хуже — настолько, что они не смогут даже рассказать об этом за тридцать минут.
— Тогда надежды нет! Что же ты здесь делаешь?
— Нет надежды? Конечно, ее нет. Капитан! Нет надежды на то, что завтра вещи останутся такими, какими они были вчера. Нет надежды, что существует что-либо, кроме реальности, способное длиться вечно, а реальность — это не пространство и не время. Мы называем это место Землей, хотя его настоящее имя — Изменение. Люди, нуждающиеся в надежде, либо не выбирают Землю, либо не принимают всерьез здешние игры.
Рассказывая ему все это, я почувствовал себя бывалым планетарным туристом, потом понял, что так оно и есть на самом деле.
— Но эти новости, по телевизору, они ведь ужасны!
— Это как в авиации, Дикки. Иногда собираешься в полет, а метеопрогноз предупреждает о надвигающихся грозах, риске обледенения, дожде, песчаных бурях и скрывающихся в тумане вершинах гор, а также сдвиге ветра
[12]
, вихревых потоках и слабом индексе подъемной силы. И вообще, сегодня только последний дурак осмелится взлететь. А ты взлетаешь, и полет проходит прекрасно.
— Прекрасно?
— Выпуск новостей сродни метеопрогнозу. Мы ведь летим не сквозь метеопрогноз, а сквозь реальные погодные условия на момент нашего полета.
— Которые неизменно оказываются прекрасными?
— Ничуть. Иногда они оказываются еще хуже, чем сам прогноз.
— И что же ты делаешь?
— Я стараюсь сделать все, что от меня зависит, в данный момент времени в данной области неба. Я отвечаю только за благополучный полет только в погодных условиях того кусочка неба, который занимает мой самолет. Я отвечаю за это, так как сам принял эти условия, выбрав время и направление для носа Дейзи. Как видишь, до сих пор я жив.
— А мир? — в его глазах зажегся интерес: ему было необходимо знать.
— Наш мир — не шар, Дикки, а большая пирамида. В ее основании находятся самые примитивные жизненные формы, которые только можно представить: ненавидящие, злобные, разрушающие ради самого разрушения, бесчувственные, ушедшие всего на шаг от сознания настолько жестокого, что оно разрушает само себя еще в момент рождения. Здесь, на нашей пирамидальной третьей планете, предостаточно места для такого сознания.
— Что же на вершине пирамиды?
— На вершине находится такое чистое сознание, что оно с трудом может различить что-либо кроме света. Существа, живущие ради своих любимых, ради высшего порядка, создания идеальной перспективы, встречающие смерть с любящей улыбкой, какому бы чудовищу ни пришло лишить их жизни ради удовольствия видеть чью-то смерть. Такими существами, наверное, являются киты. Большинство дельфинов. Некоторые из нас, людей.
— Посредине находятся все остальные, — сказал он.
