Но самым страшным было даже не это. Все последние дни Евгения Петровна мучительно старалась припомнить их с Альбертом разговоры. Что именно и когда она сказала проклятому «ангелочку» из того, говорить чего вовсе не следовало?.. Хорошей памятью Женя не отличалась даже в школе, не то что теперь. И единственное, что она понимала четко, — над «Щитом» вообще и над ее мужем Василием в частности нависла опасность. Смертельная! А раз так — то и над ней, Женей, тоже… Еще ужаснее было то, что даже предупредить Василия или того же Мозолевского о грядущей беде она не могла: Женя и под пытками не созналась бы ни мужу, ни своему бывшему Ромео не только в том, что позволила себе завести любовника, но главное — в том, какому унижению подверглась… Она и сама не знала, почему согласилась встретиться сегодня с Мозолевским. Возможно, лишь потому, что из-за паршивца, посмевшего обвести ее вокруг пальца, вина Романа как-то уменьшилась. А возможно, потому, что надеялась через него разведать, во что ж такое они с Василием вляпались…
Впрочем, некоторые варианты Женя была в состоянии прикинуть и сама. И было их предостаточно: «мокруха», оказавшаяся неугодной кому-то, кто был куда круче Шмеля с Мозолевским. Деньги, которые они, вместо того чтобы отстегнуть заинтересованным людям, оставили себе… Ну и еще парочка столь же чреватых неприятностями ситуаций.
Женя с большим трудом вернулась к реальности и, поймав взгляд Мозолевского, заставила себя презрительно улыбнуться и пожать плечами:
— Ну и чего тебе от меня надо?.. — поинтересовалась она сквозь зубы. — По-моему, говорить нам не о чем, не находишь?
Роман улыбнулся и покачал головой:
— А по-моему, молодой любовник действует на тебя нелучшим образом, выглядишь утомленной. — Он всегда считал, что атака действительно лучший способ защиты. Однако совсем не ожидал той ярости, которой полыхнули в ответ Женины глаза.
— Еще слово — и я встану и уйду! — Она залпом проглотила почти полбокала. — Слышишь, ты?! Еще смеешь после всего говорить о моих любовниках?!
Мозолевский слегка опешил, но тут же взял себя в руки:
— Солнце мое, — голос его был холоден и сух, — по-моему, ты что-то спутала: я не тот, кто клялся тебе в вечной любви и верности перед алтарем! Да и мало ли какие капризы могут быть у холостого мужчины?.. Мудрые женщины закрывают на это глаза, а не пускают по следу якобы возлюбленного грязных шпионов… Кстати, узнаю, кто тебе оказал эту, с позволения сказать, услугу — пристрелю собственными руками!
— Если я в чем и не сомневаюсь, — прищурилась Женя, — так это в твоей способности пристреливать собственными руками.
Теперь ярость вспыхнула в глазах Мозолевского, но всего на мгновение.
— Лестно! — Его тут же появившаяся улыбка куда больше напоминала собачий оскал. — Надо полагать, что и к своему Шмелю ты в этой связи относишься с тем же почтением!..
— Что ты хочешь этим сказать? — Она с наигранным безразличием на этот раз неторопливо отхлебнула из своего бокала.
— Вообще-то, — процедил Роман, — разговор не для ресторанного застолья, однако скажу: чем реже ты, Женечка, будешь впредь открывать свой очаровательный ротик, тем лучше для твоего супруга, от которого, если память мне не изменяет, зависит все твое благополучие!.. Или твой новый хахаль будет побогаче нас со Шмелем?..
— Во всяком случае, покруче. — Евгения Петровна уже полностью овладела собой, в чем ей немало помог мартини. — Московские вообще покруче северотуринских!
Она с удовлетворением отметила, что Роман слегка побледнел от ярости. Однако держать себя в руках он умел.
— Ага… Следовательно, твой нынешний из столичных… Надеюсь, у тебя хватит ума не вякнуть ему ничего лишнего, Женечка, а то ненароком всякое может случиться…
— Ты ему угрожаешь? — Женя фыркнула и подняла одну бровь, демонстрируя одновременно и легкое удивление, и безразличие к данному факту. — Или, возможно, мне?..
— Зачем мне угрожать тебе, если лучше, чем ты сама, тебя, дорогая, погубить никто не в силах?..
Мозолевский попал настолько в точку, что Женя промолчала, закусив губу. А когда заговорила, ни злобы, ни насмешки в ее голосе уже не было.
— Вот что, Роман, — она устало откинулась на спинку стула. — Не знаю, что именно ты собирался мне сказать. Вообще-то мужчины в таких случаях хотя бы попытку оправдаться делают, прощения просят… Но ты, видимо, не из тех!
— Я не из тех, — подтвердил он.
— Что касается меня, — Женя словно и не заметила его реплики, — если ты полагал, что я начну демонстрировать тебе свои немыслимые страдания брошенной женщины, то — нет. Я, видишь ли, тоже не из тех… Но есть еще один момент, касающийся нас обоих, а как ты утверждаешь, и моего мужа тоже.
Мозолевский посмотрел на нее внимательно, но промолчал.
— Ты сам всегда утверждал, что у меня замечательная, прямо-таки редкостная интуиция… Или тоже врал?
— Я тебе вообще никогда не лгал, — поморщился Роман. — Если ты полагаешь…
— Перестань! — Женя резко допила свою порцию. — Речь сейчас не об этом! Так вот насчет интуиции. В последнее время я шкурой чувствую, что вы с Василием вляпались во что-то скверное, чреватое серьезными неприятностями… Помолчи!
Она мотнула головой, предупреждая попытку Романа что-то возразить.
— Пока что моя интуиция действительно не подвела меня ни разу, — беззастенчиво солгала Евгения Петровна. — И всякий раз, как я предчувствую что-то… Словом, оно и случается… Васька, как обычно, в ответ на все мои вопросы молчит. А ты — ты ничего не хочешь на это сказать?
Мозолевский задумчиво посмотрел на Женю.
Ни в какую интуицию, тем более в ее — так же, впрочем, как и в любую другую мистическую чепуху, — он не верил. Момент, однако, для «Щита» и впрямь был не самый спокойный. Во всяком случае, от Мозолевского не ускользнуло, что не только Пименов, но и их общие московские друзья, кажется, всерьез озабочены наездом Генпрокуратуры, хотя связей Панченко вроде бы должно хватить для того, чтобы погасить энтузиазм прокурорских… Кроме того, прослушка, установленная за опергруппой, свидетельствовала о том, что в своем расследовании те благополучно топчутся на месте.
С другой стороны, в последний раз Пименов впервые за все время попенял Мозолевскому на то, что, мол, с депутатом они погорячились. Правда, Роман доказал ему обратное, как говорится, на раз-два: ушлый московский братец Корсакова был не лыком шит, до того как он докопался бы до истины, депутату оставался один шаг. А тогда… Что бы могло произойти тогда, даже Пименов с его убогим воображением был в состоянии представить. Корсаков-младший, как выяснилось, прекрасно знал об угрозах его братцу, и тот даже успел поделиться с ним тем, что намерен встретиться, как он выразился, с «вымогателями», высказав уверенность, что знает, кто они: поскольку даже Фомин не был в курсе миллионной суммы, пришедшей на счет химзавода, о чем Мозолевский, к сожалению, не знал, вариант оставался один-единственный: сотрудник «Щита», в присутствии которого Корсаков-старший разговаривал с закупщиком по телефону. В разговоре прозвучал и срок поступления денег на счет… Словом, семи пядей во лбу быть не обязательно, чтобы вычислить, кто и что.
