— Вы хотите сказать, кто-то мог действительно поверить в это «чудесное исцеление» — по-другому не назовешь? — недоверчиво спросила она.
— Не знаю, — ответила я. — Но подозреваю, кто-то определенно считал ранние записи доктора Спенсера многообещающими, раз уж украл их, а доктор Бродрик мог опознать этого человека. Поскольку вокруг Николаса Спенсера поднялась вся эта шумиха, ваш муж мог стать для кого-то помехой.
— Вы говорили, кто-то забрал копии рентгеновских снимков из больницы Каспиена и копию томограммы из больницы Огайо. Это был один и тот же человек?
— Я пыталась это выяснить. Клерки просто не помнят, но оба уверены, что в человеке, назвавшемся мужем Каролины Саммерс, не было ничего примечательного. С другой стороны, доктор Бродрик отчетливо помнит человека, приходившего к нему за записями доктора Спенсера.
— В тот день я была дома и случайно выглянула в окно, когда этот человек, кто бы он ни был, садился в машину.
— Не знала, что вы его видели, — сказала я. — Доктор этого не упоминал. Вы бы его узнали?
— Разумеется, нет. Стоял ноябрь, и воротник его пальто был поднят. Припоминая это сейчас, я бы сказала, что он пользовался одним из тех коричневато-рыжих оттеночных шампуней для волос. Вы ведь знаете, что этот цвет на солнце кажется оранжевым.
— Доктор Бродрик этого не упоминал, когда я с ним разговаривала.
— Вряд ли он стал бы вдаваться в такие подробности, особенно если не был уверен.
— Доктор Бродрик заговаривал о происшествии?
— Ему дают много успокоительных лекарств, но когда он в здравом уме, то спрашивает, что с ним случилось. До сих пор он не вспомнил больше того, что пытался рассказать, когда выходил из комы.
— Из того, что доктор Бродрик мне рассказал, я узнала, что он занимался исследованиями вместе с доктором Спенсером. Вот почему Ник оставил здесь ранние записи. Как долго Бродрик сотрудничал с отцом Ника?
— Карли, мой муж, возможно, не придавал особого значения своей работе с доктором Спенсером. Но суть в том, что он живо интересовался этими исследованиями и считал его гением. Это одна из причин, по которым Ник оставил ему эти записи. Филипп намеревался продолжить некоторые исследования, но понял, что им пришлось бы посвятить слишком много времени, и то, что для доктора Спенсера было одержимостью, для него станет лишь увлечением. Не забывайте, что в то время Ник планировал заняться медицинским оборудованием, а не исследованиями, но потом, лет десять назад, начав изучать записи отца, понял, что напал на след чего-то, возможно, столь же важного, как средство от рака. Муж рассказывал мне, что доклинические испытания были многообещающими, как и поэтапные, в которых они работали со здоровыми пациентами. Но во время более поздних экспериментов дела вдруг скисли. Поэтому непонятно, зачем кому-то понадобилось красть записи доктора Спенсера.
Она покачала головой.
— Карли, я просто счастлива, что мой муж жив.
— Я тоже.
Мне не хотелось говорить этой очень милой женщине, что если Бродрик был жертвой умышленного наезда, то я чувствовала свою ответственность за это. Даже если связи тут не было, тот факт, что после разговора с ним я сразу поехала в офис в Плезантвиле и стала расспрашивать о мужчине с рыжеватыми волосами, а на следующий день Бродрик оказался в больнице, не кажется простым совпадением.
Пора было уходить. Я поблагодарила миссис Бродрик, позаботившись о том, чтобы у нее осталась моя визитка с номером сотового. Уходя, я знала: она не убеждена в том, что ее мужа нарочно преследовали, и это, пожалуй, не так уж плохо. Он пробудет в больнице еще по меньшей мере несколько недель, и наверняка там ему ничто не угрожает. К тому времени, как его выпишут, возможно, удастся получить ответы на некоторые вопросы.
Если на прошлой неделе настроение сотрудников «Джен-стоун» поражало унынием, то атмосферу сегодняшнего визита можно было назвать по-настоящему скорбной. Не подлежало сомнению, что служащая приемной только что плакала. Она сказала, что мистер Уоллингфорд просил меня задержаться на минуту, прежде чем говорить со служащими. Затем позвонила его секретарше, чтобы сообщить о моем приходе.
Когда она положила трубку, я сказала:
— Вижу, вы расстроены. Надеюсь, все удастся уладить.
— Утром получила уведомление об увольнении, — сказала она. — Сегодня к вечеру компания закрывается.
— Мне очень жаль.
Зазвонил телефон, и она сняла трубку. Думаю, это был репортер, потому что она сказала, что не вправе комментировать: на все звонки должен отвечать поверенный компании.
К тому времени, как она повесила трубку, к нам подошла секретарша Уоллингфорда. Я предпочла бы еще поговорить со служащей приемной, но это было невозможно. Вспомнилась фамилия секретарши.
— Вы миссис Райдер? — спросила я.
Она принадлежала к тому типу женщин, которых моя бабушка называла «простушка Джейн». Темно-синий костюм, коричневые чулки и туфли на низком каблуке вполне подходили к коротким каштановым волосам и полному отсутствию косметики. Улыбка была вежливой, но безучастной.
— Да, мисс Декарло.
Двери всех офисов, расположенных вдоль длинного коридора, были открыты, и, идя вслед за ней, я заглядывала в них. Все офисы были пустыми. Здание в целом тоже казалось пустым, и я подумала, что, если закричу, услышу эхо. Попыталась разговорить секретаршу.
— Очень жаль, что ваша компания закрывается. У вас есть какие-нибудь планы?
— Пока нет, — сказала она.
Я подумала, что Уоллингфорд попросил ее не разговаривать со мной, и это еще больше подогрело мой интерес.
— Вы давно работаете у мистера Уоллингфорда? — как можно более небрежно спросила я.
— Десять лет.
— В таком случае вы работали у него и тогда, когда он был владельцем мебельной фирмы?
— Да.
Дверь в его кабинет была закрыта. В поисках информации удалось закинуть еще одну удочку.
— Тогда вы должны знать его сыновей. Может быть, они были правы в том, что ему не следовало продавать семейный бизнес?
— Это не давало им права предъявлять ему иск, — с негодованием произнесла она и, постучав в дверь, открыла ее.
«Вот так новость, — подумала я. — Его преследовали по суду сыновья! Интересно, что их заставило это сделать?»
Чарльз Уоллингфорд при виде меня явно не испытывал восторга, но старался этого не показать. При моем появлении он встал, и я увидела, что он не один. За столом напротив него сидел какой-то мужчина. Тот тоже поднялся и повернулся, когда Уоллингфорд со мной поздоровался. У меня возникло впечатление, что этот человек внимательно меня рассматривает. На вид я дала бы ему лет сорок пять. Ростом он был около пяти футов десяти дюймов, волосы с проседью, глаза карие. Как у Уоллингфорда и Адриана Гарнера, во всем его облике чувствовалась властность. Я не удивилась, когда его представили мне как Лоуэлла Дрексела, члена совета директоров «Джен-стоун».
