– Вика, подождите!
Она не удивилась. Может, Зимин просто увидел в окно, как она вышла из отеля, может, сам покурить вышел и разглядел ее издалека. Как бы там ни было, она не удивилась, когда он догнал ее на пустынной улице.
– Вы отдохнули бы, – сказал он и пошел рядом. – Постарались бы уснуть.
– Я не устала, Дмитрий Павлович, – сказала Вика. – Я волнуюсь просто, вот и вышла.
– Отчего волнуетесь?
– Так. Думаю.
– Это волнующее занятие, да.
Она не смотрела на него, но почувствовала, что он улыбнулся.
– Я вас как раз перебил, когда вы говорили, что думаете о родителях вашей мамы, – сказал Зимин. – И что у вас есть их фотография.
– Я вообще-то не знаю, их это фотография или нет. Но наверное, все же их.
– Почему?
– А вот.
Вика достала из сумки старую фотографию. Чудо, что она уцелела – только потому, что лежала не в бумажнике, а в паспорте.
Зимин взял фотографию, посветил на нее телефоном.
Мужчина и женщина улыбались, взявшись за руки, на крыльце Дома со львами. Очень они были счастливы, этого невозможно было не понимать.
– Конечно, это ваша бабушка, – сказал Зимин. – Тут и сомнений нет.
– Почему?
– А вы разве не видите, как на нее похожи? Не зря мне сразу показалось, что вы как будто с картины сошли. Что-то из Возрождения, да Винчи, может.
– Я скорее вижу, что Витька похож, – сказала Вика. – И на нее, и на него. На него даже брови похожи, мне кажется. У Витьки такие же – как ласточки. Ну и хорошо. У этого человека лицо хорошее, правда?
– Правда. Недюжинное, я бы сказал.
Вика засмеялась.
– Что? – спросил Зимин.
– Так. – Она смутилась. – Я, знаете, уже отвыкла. Недюжинное… Не ожидаю уже такие слова услышать. Мне все время кажется, что вокруг меня бесконечное количество глупых людей. Хороших, плохих – не важно. Беспросветно глупых. Я себя больной от этого чувствую уже, честное слово. Я по улице иду, случайные какие-то взгляды на них бросаю и думаю: вот эта женщина, может, неплохая, лицо у нее незлое, на щеках ямочки, но она точно уверена, что Крым правильно отобрали, он же наш, мало ли чего там на бумаге считается, ерунда какая… И вон тот парень, думаю, наверное, ничего, лицо у него простое и открытое, но он знает, кто сильнее, тот и прав, автомат возьмет и пойдет абсолютно ему незнакомых людей стрелять из-за какого-то бреда, который ему в голову влили, и это не потому что он злой, а потому что ни себя не уважает, ни других, и глупый, глупый, беспросветно глупый…
Зимин вдруг быстро обнял Вику и прижал к себе.
– Тихо, – сказал он. Его дыхание коснулось ее виска. – Тише, тише. Не надо больше об этом думать. Успокойся. Ну-ка успокойся. Все не так, вот ты сама увидишь. Еще удивляться будешь: что это со мной было, что за наваждение? Оно кончится, милая.
Вика почувствовала, как дрожь, которая начала ее бить, когда она заговорила о глупости человеческой, стихает, стихает… Замирает совсем. И сама она замерла, прижавшись к груди Зимина. Потом подняла на него глаза.
– Все? – спросил он. – Успокоилась?
Она помотала головой. Ей не хотелось, чтобы он отпускал ее. Он засмеялся и сказал:
– Пойдем. Посидим у реки. Вон там лавочка, видишь?
И сколько шли они до реки, Вика думала, обнимет он ее еще раз или нет.
Лавочка стояла на высоком постаменте, на который надо было подниматься по ступенькам, как во дворец. Наверное, это было сделано для того, чтобы с лавочки видно было побольше Темзы. Сиял мост у Вестминстерского аббатства, светилась башня Биг-Бена, плясали на воде сияющие блики… Вика вдохнула поглубже и зажмурилась.
– Что ты? – спросил Зимин.
– Хорошо! – сказала она. – Я по реке очень соскучилась, по большой реке, как Кама. И вот она, большая река, и мне очень хорошо.
Зимин подал ей руку, чтобы подняться на постамент. Они сели на лавочку, и он обнял Вику за плечи. Она замерла, потом отстранилась, посмотрела ему в лицо.
– Что ты? – повторил он.
Большая сила соединяется с абсолютным доверием, вот что в его лице главное, наконец она поняла!
Вика знала цену силе – невысока была для нее эта цена, потому что сама по себе сила легко переходила в жестокость. И доверчивость легко переходила в глупость. Но соединение силы с доверием… Вика видела его впервые, и оно поразило ее.
Объяснить это Зимину она не смогла бы. Да и не хотелось ей сейчас ничего объяснять. Ей хотелось сидеть рядом с ним, и чтобы он обнимал ее, а руки чтобы лежали между его ладонями, хотя не может же он делать то и другое одновременно.
– Замерзла? – спросил Зимин. – Руки холодные.
У него ладони были горячие даже холодной осенней ночью. Это было необъяснимо.
– Я еще знаешь, что думаю? – сказала Вика.
И это тоже было ей необходимо – говорить с ним. Говорить с ним бесконечно и медленно, не путаясь лихорадочно в словах, не боясь отчаяния от того, что никому твои слова не нужны и просто никому не понятны.
– Что? – спросил он.
– Что, может быть, эти двое… Ну, на фотографии. Может, они что-нибудь ужасное натворили, и потому теперь все вот так… Со мной. Иначе я не могу объяснить, почему все у меня так происходит.
«Происходило», – тут же подумала она.
Сейчас ей казалось уже, что с ней происходит одно только счастье. Вот просто сплошное счастье, и больше ничего. Может, оно свалилось на нее так же незаслуженно, как прежде валились несчастья, но теперь она думала, что несчастий тех было много, и они были какие-то мелкие, а это счастье одно, и оно огромное.
– Не может такого быть, чтобы все натворили только что-то ужасное, – сказал Зимин. – Там, до тебя. Кто-нибудь что-нибудь хорошее да сделал. Это скажется.
– Все-таки кровь – большая сила…
– На всякую силу найдется противосила. Сила – это вообще не то, на чем стоит мир.
Вика хотела спросить: «А на чем стоит мир?»
Но ничего она спросить не успела. Зимин повернул ее к себе и поцеловал. Не поцеловал даже, а коснулся губами ее губ легко и осторожно, как будто спросил: так?
Так! – губами же, поцелуем ответила Вика.
Она чувствовала, что знает его столько, сколько знает себя, и не понимала, как же такое получилось – мгновенно, вдруг. Еще меньше она понимала, как все это будет дальше.
Но руки ее вздрагивали меж дорогих его ладоней, воздух осени и ночи врывался прямо в сердце, текла перед ними большая река, и мир стоял над этой рекою прочно, как… Да просто как лавочка на постаменте!
