Теперь Манхэттена не будет. Новой хозяйке он противен.
«Я не могу в этом жить! – давя в себе рыдания, подумала Вика. – Я не хочу во всем этом жить, не хочу! Но у меня нет выхода. Никакого».
Это была правда, и надо было смотреть этой правде в глаза. Куда она денется, что станет делать? Без единой родной души на белом свете, с зависимой профессией, с ребенком, который вот-вот вступит в подростковый тяжелый возраст…
Она стиснула зубы и пошла на урок. Она не хотела сойти с ума. Да, в тот день Вика мысленно произнесла эти слова впервые: «Я не должна об этом думать. Я не хочу сойти с ума».
Только Витька держал ее на плаву, только он. И если бы не Витька, долго еще она, может, уговаривала бы себя, что как-нибудь проживет и в сложившихся обстоятельствах.
Вика стала потихоньку отказываться от всего, от чего можно было отказаться, и не чувствовала при этом даже сожаления. Как глупо было бы после смерти Исая Ливериевича сожалеть об обоях в его кабинете, так же глупо было бы и оплакивать День Одной Книги. Ну, устраивала она этот праздник семь лет, да. Но после того как ей настоятельно порекомендовали не задействовать – так и сказали, не задействовать – в общегородском мероприятии произведения иностранных авторов, Вика поняла, что больше этого делать не будет.
– Не обязана, – отрезала она, когда новая директриса попыталась ее пристыдить и даже воззвать к ее гражданскому долгу. – И долга у меня перед вами никакого нет.
И все-таки, уже выходя от директрисы, уточнила:
– «Мэри Поппинс» тоже не подходит?
– А почему вы против отечественных авторов? – глядя на нее немигающими, как у ящерицы, глазами, проговорила та. – Считаете, что наши русские писатели не достойны уважения потомков?
Отвечать на идиотские вопросы, даже задаваемые начальством, Вика не считала своим долгом уж точно. Она молча вышла из кабинета.
– С такими настроениями вы в нашей школе долго не проработаете, имейте в виду, – сказала ей вслед директриса.
С тяжелым сердцем шла она в тот вечер на литературный кружок. Да и вела его, следовало признать, халтурно.
– Что ж, – сказала Вика, когда Нина Перепелкина, угловатая и резкая девочка из одиннадцатого класса, закончила читать свой рассказ. – По-моему, это написано с любовью к героям.
Обычно она старалась не говорить банальностей, но в этот раз ничего не могла придумать. Вике стыдно было признаться, что рассказ она почти не слушала, потому что погружена была в свои невеселые мысли. К тому же ей не хотелось обидеть Нину, она была у них в школе новенькая. Да то, что Вика все-таки расслышала, и не показалось ей написанным плохо. Что-то про дружбу двух мальчишек, один робкий, другой, наоборот, смелый, и тот, который смелый, оберегает того, который робкий. Все довольно предсказуемо.
– И стиль хороший, – поспешила добавить Вика.
– При чем здесь стиль? – сказал Ваня Малеев. – Это же про голубых!
– Что за ерунда? – удивилась Вика.
– Никакая не ерунда! – возмутился Ваня. – Они там у нее за руки друг друга берут, как эти… И вообще. Они у нее там голубые точно, даже слушать было противно!
– Мне не противно было слушать, – отрезала Вика. И, повернувшись к Нине, которая застыла у доски с исписанными листками в руке, сказала: – Не обращай внимания, пожалуйста. Сейчас мы обсудим рассказ по существу.
– А я и говорю по существу! – не унимался Ваня. – Пусть докажет, что они у нее не голубые!
– Она не обязана ничего… – начала было Вика.
– А между прочим, это нарушение закона, – вдруг сказала Ира Сорокина. – Запрещено пропагандировать гомосексуализм несовершеннолетним, а она пропагандирует!
Ира указала пальцем на Нину, чтобы не оставалось сомнений, кто здесь злостно нарушает закон.
– Дорогие литераторы! – Вика попыталась перевести все это в шутку. – За законом пусть следят правоохранительные органы, а мы с вами давайте о метафорах поговорим. Они-то как раз в Нинином рассказе есть, и мне интересно, заметили вы их или нет.
– Почему же законами только органы должны заниматься? – вступила в разговор Алина. – Я считаю, мы все должны им помогать. И закон не нарушать, во всяком случае.
Вика поняла, что шутки кончились.
– Вот что, – жестким тоном сказала она, – пока я веду эти занятия, а не вы, я требую, чтобы мы здесь с вами занимались делом. Так вы скоро на родителей доносы писать начнете! Не хотите о метафорах поговорить – не надо. Значит, закончим занятие.
Она понимала, что перед ней дети. Что дети легко поддаются внешним влияниям, но они могут измениться и будут меняться – все это Вика знала, в университете на пятерки училась. Но не могла она больше все это слышать. Не могла, не хотела – не важно.
В классе стояло гробовое молчание. Вика обвела взглядом своих кружковцев. А ведь их гораздо меньше стало… Пропал к занятиям интерес. Может, сама она виновата. А может, и не она: жизнь переменилась, и детям непонятно, для чего в этой переменившейся жизни может понадобиться писать рассказы и стихи и зачем тратить на это время.
– Они не голубые! – воскликнула Нина. В ее голосе звенели слезы. – Они у меня просто дружат, я ни про что такое вообще даже не думала, вы что?!
– Нина, ты не обязана ни перед кем оправдываться, – сказала Вика. – Какими будут твои герои, это только твое дело и ничье больше. Ты должна честно писать все, что думаешь и чувствуешь. И никаких других обязанностей у тебя, пишущей, ни перед кем нет. Так относились к этому все писатели, после которых в литературе что-то осталось.
В ту ночь Вика долго не могла уснуть.
«Что мне делать? – думала она, то ворочаясь в кровати, то вставая, чтобы выпить воды. – Я стараюсь обо всем этом не думать, стараюсь… Но не могу! Была бы я парикмахер или вот ресницы бы наращивала, как Катя-соседка, тогда проще было бы. А так – ну что я, голову с себя сниму? Мозг свой заморожу? Как мне обо всем этом не думать, когда все это моя жизнь, другой нету?»
Заворочался на диване Витька – его часть комнаты книжным стеллажом была отделена от Викиной, – и она испугалась, что не дает ему спать своей бессонницей. Воду пить Вика больше не стала, но все равно не спала до самого рассвета.
Когда на следующий день Витька вернулся из школы мрачный, она подумала, что сын, наверное, не выспался. Но причина его состояния оказалась совсем в другом…
– Меня сегодня раз пять педиком назвали! – бросил он с порога. – Из-за тебя!
Он был не зол даже, а растерян и расстроен. Вика поняла это, потому что знала каждое движение его ресниц.
От его слов она оторопела.
– То есть… почему? – проговорила она.
– Потому! Зачем ты вчера тот рассказ про голубых нахваливала?
– Вить, ты что?! – воскликнула Вика. – Во-первых, он был вообще не про это, во-вторых…
