Теперь она уже не волновалась о том, что Неволин заподозрит ее в неискренности. Ненависть к нему вела ее безошибочным путем. Сильнее была только ее ненависть к самой себе, но разбираться в этом сейчас было не время.
Неволин подумал несколько секунд и нехотя сказал:
– Пожалуй. И что ты предлагаешь?
– Вывези меня отсюда.
– Куда?
– Во Францию. У меня французский паспорт, у меня родители в Париже.
Только это ей требовалось. Только это! При мысли, что ее ребенок родится в этой стране, среди этих обезображенных людей, она готова была на все. Во всяком случае, на многое.
Неволин молчал.
– Я не расскажу им о том, как славно провела последние годы, – прибавила для убедительности Полина. – Я не хочу выглядеть перед родителями… тем, кем являюсь. Для вас это лучшая гарантия, что я буду молчать.
– Тоже мне, гарантия, – хмыкнул Неволин. – Но дело даже не в этом.
– А в чем? – быстро спросила Полина.
Сердце у нее забилось в нехорошем предчувствии.
– Родители твои уже не в Париже, – нехотя произнес Неволин. – Они… Ну, в общем, с немцами не поладили. Совесть, честь и все такое. Ваши там все свихнулись на этом. Ида твоя, Рубинштейн – все продала, в Лондоне госпиталь открыла, и сама медсестрой в нем работает. Белогвардейцы хреновы! – с досадой добавил он.
– Они не белогвардейцы… – с трудом шевеля губами, проговорила она.
– Я обобщенно говорю, не про твоих. А твои ну что… Возмущение стали выражать, прятать кого не надо. А немцам только дай повод, ты же понимаешь.
– Где они?
– В лагере. Где именно, не скажу – не знаю.
«Ты старалась о них не думать. Внушала себе, что у них все хорошо, беспокоиться не надо, есть другие причины для беспокойства. Вот – получай».
– Полин, Полин, ты что?
Голос Неволина донесся до нее как сквозь вату. Его лицо стало похоже на луну – такими же неопределенными, приблизительными сделались черты этого лица, как глаза и нос на лунном лике.
– Н-ничего… – пробормотала она.
– Давай-ка на лавочку. Черт, воды нету!
Полина поняла, что полулежит на скамейке, а Неволин машет шляпой перед ее лицом.
– Перестань, – выговорила она. – Сейчас пройдет. Токсикоз. Вывези меня отсюда.
Его лицо снова сделалось перед ее глазами отчетливым. На нем выразилось что-то вроде восхищения и опаски одновременно. Но сразу же он мотнул головой, и выражение опять стало такое, как в начале их встречи, снисходительно-равнодушное.
– Ну так а я при чем? – сказал он. – Сама же говоришь, французский паспорт. Вот и езжай в свою Францию, если хочешь.
– Я неправильно выразилась. – Полина села ровно, поправила прическу. – Оставьте меня в покое, вот что я имею в виду. И тогда я сама разберусь, куда мне ехать и что делать.
– Вот что, Полина. – Лицо Неволина сделалось теперь жестким, безжалостным. Она и не предполагала, что оно может так быстро меняться. – Коготок увяз – всей птичке пропасть, знаешь русскую пословицу? Знаешь. Это чтоб ты правильно понимала: никто тебя в покое уже не оставит. Тут тебе не театр и не кино, все серьезно. Цирлих-манирлих я с тобой разводить не буду. Но и опасаться тебе нечего, – добавил он. – Твоя жизнь имеет ценность. Не всякая жизнь ее имеет, а твоя – да. Тем более теперь.
«Со старой аристократией любые правительства стараются поддерживать благожелательные отношения, – вспомнила Полина. – На всякий случай. Нужны же контакты со внешним миром».
Не дьявол сидел перед нею, не дьявол смотрел на нее пустыми глазами. Слишком мелок был этот человек. Дьяволом являлось… Нет, все-таки не дьяволом, но порождением дьявола являлось то, что им руководило. Оно было могущественно, всеведуще и всегда находилось настороже: не удастся ли подцепить человека за мелкий крючочек его слабостей? Его самоупоения, тщеславия, честолюбия, непомерных амбиций… Что из этого было использовано в случае с нею?
Впрочем, теперь это уже неважно. Ее не отпустят. Просить бессмысленно. Но и смириться… Нет. Лучше сразу подняться на крышу дома на Кудамм или студии на Дёнхофплатц да и броситься оттуда вниз головой.
Полина представила это так живо, что ее передернуло. Нет! Это тем более – нет. То ли воображение у нее было слишком ярким, то ли беременность давала о себе знать не только токсикозом, но и волей к жизни.
– Не переживай, – сказал Неволин. – Хочешь уехать – уедешь. – И объяснил: – Это даже не забота о тебе, а обыкновенная целесообразность. С ребенком толку от тебя здесь будет не много. Так что уехать я тебе помогу. В Москву.
Этого только не хватало!
– Я что, непонятно объяснила… – начала было Полина.
Но Неволин не дал ей продолжить.
– Послушай меня, – сказал он. – Москва сейчас самое безопасное место. Мы – в силе, понимаешь? Гитлер думает, что он в силе, а на самом деле – мы. Дождемся, чтобы он англичан перебил, а потом как муху его прихлопнем. У Германии же ни ресурсов, ничего. А у нас-то вон страна какая! Наша с тобой страна, Полина, наша Москва. Она каждому местечко найдет. И тебе, и ребенку твоему.
Что ей найдут местечко, прозвучало двусмысленно, но шестеренки, крутящиеся у Полины в голове, перерабатывали не пустые подробности, а только существенную информацию. Кто кого собирается перебить-прихлопнуть и когда, в это она сейчас не вникала. Все равно она не может на это повлиять, ну и нечего об этом думать в таком случае. А вот то, что Москва – единственный город, где она с ребенком может найти сейчас пристанище… Похоже, так оно и есть. У нее, по крайней мере, нет другого решения.
– Европа огнем горит, – сказал Неволин. – Что здесь через год будет? Выжженная земля. Не дура же ты, сама все видишь и понимаешь.
– Вижу и понимаю… – медленно произнесла она. – Как мне уехать, Игорь?
Родить самостоятельно Полина не смогла.
Врач, который осматривал ее в приемном покое роддома имени Грауэрмана, сразу ей сказал:
– До завтра понаблюдаем, но в общем-то картина ясная. Таз узкий, предлежание ягодичное. Рисковать не будем, прокесарим.
«Да уж, таз подкачал, – подумала Полина. – Неарийский таз».
– Не волнуйтесь, Полина Андреевна, – решив, видимо, что она испугалась, сказал врач. – Кесарята смелые, говорят. Хотя девочке, может, лишняя смелость и ни к чему.
– Почему девочке? – спросила Полина.
Чувствовала она себя всю беременность отвратительно, токсикоз сохранялся даже сейчас, на восьмом месяце. Она не загадывала, кто у нее родится, а только ждала, чтобы все это закончилось поскорее. Хотя что она станет делать после родов, было ей совершенно непонятно.
– Так мне кажется. По сердцебиению и вообще, опыт подсказывает, – сказал врач. – А вы мальчика ждете? – И, не дождавшись ответа, добавил: – Девочки лучше.
