– Очередное кабаре. Любимое всеми берлинскими англичанами.
– За что же вы так его любите?
– Лично я к нему равнодушен. Но весь английский дипкорпус обожает «Пляску смерти». И журналисты заодно. Разумеется, те, что пишут о политике.
– Почему же именно они? – заинтересовалась Полина.
– Потому что они привыкли к ежедневной пошлости.
– А вы, разумеется, натура утонченная, – язвительно заметила она.
– Разумеется. Во всяком случае, мои эстетические рецепторы не возбуждаются, когда на эстраду выскакивают танцоры в черных трико с намалеванными скелетами и начинают истошно орать: «Берлин, Берлин, твоя пляска – пляска смерти!»
– Да, это, судя по вашему описанию, действительно пошло, – согласилась Полина. – Тогда зачем же вы зовете меня в этот «Танцфест»?
– Саксофонисты там виртуозные. Вот их можно слушать бесконечно. Даже когда они исполняют эту «Пляску смерти» или бог знает какой еще бред.
– Нет, сегодня мне уже никуда больше не хочется. Видимо, берлинская богемная жизнь разнообразнее, чем мои скромные силы позволяют выдержать, – сказала Полина. – Но я привыкну. Вы обещаете не оставлять меня?
Она посмотрела Роберту прямо в глаза. И вместо веселого блеска ее встретила темная бездна. Полина этого не ожидала; его взгляд вдруг показался ей опасным.
Но лишь на мгновенье – тут же это странное впечатление развеялось.
– Обещаю, – сказал он. – Пойдемте, я отвезу вас домой.
Глава 4
Неизвестно, могла ли студия УФА сравниться с Голливудом, но работала она безостановочно и фильмы выпускала более чем приличные. И французские актрисы действительно приезжали в Берлин на съемки, и оставалось только недоумевать, почему Марлен Дитрих уехала из Германии; такая звезда наверняка была бы здесь нарасхват.
Маргарет, маленькая пикантная актрисулька, с которой Полина завела приятельство, объяснила вполголоса:
– Марлен просто не выносит фюрера. Какая глупость! Он любит кинематограф, и она могла бы процветать. Сама виновата. В конце концов, в сравнении с любым европейским лидером фюрер… Боже, да разве можно сравнивать! Те вялые, безвольные и не способны ни на что, а фюрер – сама энергия, настоящий лидер великой нации.
«Интересно, она говорит все это, потому что боится, что я донесу, или действительно в это верит? – глядя в безмятежные голубые глаза Маргарет, подумала Полина. – Похоже, верит, и искренне. Странные люди».
Ей непонятен был этот всеобщий восторг перед фюрером. Полина видела Гитлера и даже коротко разговаривала с ним во время приема, устроенного в честь его приезда на киностудию. Ее представил приятель рейхсмаршала Геринга, с которым она познакомилась через его жену, а к той привело рекомендательное письмо от известного французского режиссера, выданное Неволиным на Гар-де-л’Эст вместе с деньгами. Но во время того приема Гитлер не произвел на Полину ни малейшего впечатления. Ей показалось, что он слишком самодоволен для великого человека, каким его считают, и слишком назойливо преподносит свое величие, как он его понимает. Так может вести себя только посредственность, каковой он и является. И ладно еще, что его прославляют в газетах и по радио, это просто пропаганда, глупый, но объяснимый социальный ритуал. Но то, что она видела своими глазами – безумное, до массовой истерики восхищение, руки, тянущиеся к нему из ревущей толпы… Очень странно!
«Крошка Цахес, – подумала Полина. – Классический Циннобер, несмотря на немаленький рост. Интересно, выдернет кто-нибудь когда-нибудь золотые волоски из его головы?»
Впрочем, слово «интересно» попало в эту ее мысль лишь как фигура речи. На самом деле это было ей не интересно совершенно. В конце концов, большинство людей, подавляющее большинство, глупы непроходимо. И если они вообще способны поклоняться кому бы то ни было с таким исступленным неистовством, то какая разница кому? Почему не этому крошке Цахесу, чем он хуже или лучше любого другого, вот хоть Сталина, к примеру, которого славословят в СССР? Правда, ничем хорошим весь этот восторг не кончится, энергию самоупоения надо же куда-то девать, и самая вероятная сфера ее приложения – война. Что ж, войны время от времени случаются, ничего с этим не поделаешь, а может быть, еще и обойдется. Судеты и Австрию немцы присоединили без единого выстрела, при всеобщем восторге, ну и дальше может быть так же.
Вся эта несложная картина сложилась в Полининой голове довольно быстро, вскоре после того, как она начала работать и таким образом погрузилась в берлинскую жизнь по-настоящему, как никогда не смогла бы погрузиться, если бы видела только фасад этой жизни, пусть и не каждому доступный богемный фасад. И, раз составив себе впечатление о германском обществе, больше она к размышлениям о нем не возвращалась. У нее здесь нашлись занятия поинтереснее.
Да, именно в Берлине, а не в Москве сбылась наконец ее мечта о кинематографической карьере. Только ради этого стоило сюда приехать! Теперь Полина понимала, что в СССР никакой такой карьеры у нее просто не могло быть. Сколько фильмов там снимается в год? По пальцам пересчитаешь. И актрисы сражаются за роли, и ролей не хватает даже половине из тех, что талантливы. А в Германии! Киностудии работают бесперебойно, актеры не знают, что такое быть в простое, как и режиссеры, и операторы, и декораторы, и художники по костюмам. И кроме убогих ура-патриотических агиток снимаются, между прочим, виртуозные музыкальные картины, и отличные мелодрамы, и психологические истории. Одним словом, можно найти нишу, в которой будешь чувствовать себя замечательно, занимаясь тем, что тебе нравится.
За год, проведенный в Берлине, Полина сыграла три роли, и не эпизоды, а настоящие роли, пусть и не очень большие, зато в фильмах с Марикой Рёкк, которая, как Полине потом сообщили, отозвалась о ней благосклонно. Но дело было даже не в этом… Вернее, не только в этом.
В Берлине она почувствовала, как вновь, после долгого перерыва, охватывает ее тот восхитительный дух, который впервые родился в ней бесконечно давним вечером, когда она чуть не погибла от рук бандита.
Это был дух авантюризма.
А она-то уж думала, что разочарование, которым обернулась для нее Москва, и не только разочарование, но страх перед мрачной московской реальностью, оскорбительный страх, – она думала, что все это похоронило в ней авантюризм навеки.
А вот – нет! Не угас в ней этот редкостный огонек и не угаснет, наверное, уже никогда.
В этом состояло, пожалуй, самое большое удовольствие от Берлина.
Но, конечно, было и множество удовольствий поменьше. Полина закрутила роман с Вальтером Кохом, штурмбаннфюрером из рейхсканцелярии, и роман получился именно такой, как ей нравилось, – пикантный, легкий, на грани серьезных отношений, но не переходящий за эту грань. Вот это последнее нравилось ей особенно. Однажды, когда Кох повез ее кататься на лодке – озер вокруг Берлина было множество, – он попытался перевести отношения в новую плоскость, но Полина не позволила. Она не то чтобы оттолкнула Коха, попытавшегося увлечь ее на траву за кустами, но ловко вывернулась, засмеялась, закружилась, побежала по лужайке – в общем, разыграла эффектную сцену из какого-то фильма, не имеющего названия и даже не существующего, но при этом укорененного в сознании всех недалеких людей. Кох был, кажется, обескуражен, но офицерский аристократизм не позволил ему настаивать на близости, если женщина ее не желает.
