Вику так поразила эта история, что она не удержалась и рассказала ее Анне с пентхаусом и «Бентли», к которой как раз ехала в тот день.
– Это Москва, детка, – усмехнулась Анна. И объяснила: – Нам здесь каждый день приходится иметь дело с тучей народу. Если на каждого кусок жизни тратить, что на себя останется? Элементарная самозащита. – И, заметив по Викиному лицу, что такое объяснение не кажется ей убедительным, поинтересовалась: – А тебе что, требуется сочувствие посторонних людей? Мне, например, совершенно нет.
Вике не только сочувствие, но даже внимание посторонних людей никогда не требовалось. Но…
– Но это не важно, требуется мне или не требуется, – сказала она. Ей трудно было объяснить, что же вызывает у нее отторжение, она подыскивала для этого слова. – Пусть они мимо меня как мимо стенки проходят, я только рада буду. Но тут же совсем другое…
Какая-то черта, общая для всех больших городов мира, была в Москве перейдена. Какая-то естественная для мегаполиса мера взаимной жесткости и жестокости была превышена. Это невозможно было считать нормой, Вика чувствовала. Но точно так же чувствовала она: в этом городе, который и понятен ей, и чужд одновременно, добавилась для нее еще одна деталь в конструкцию жизни, которую она не может изменить. Еще на одну деталь этой новой жизненной конструкции ей остается просто не обращать внимания. Если она не хочет сойти с ума.
А что при этом иссыхает сердце… Так кому до ее сердца дело? Ей и самой, пожалуй, уже не очень.
Все эти мысли вертелись у нее в голове, пока она оттирала грязь с лица и пальто влажными самолетными салфетками, которые машинально положила в сумку, когда летела из Лондона.
Не добавило ей радости это мелкое происшествие у обочины. Слишком не добавило.
Прежде чем войти в подъезд дома на Госпитальном Валу, Вика остановилась у песочницы во дворе. Дурацкие мысли одолевают ее голову, дурацкие! Что об отсутствии смысла, что о неправильной конструкции жизни… Бесплодностью своей они привели ее в такое раздражение, в такую злость, что ей нужно было время, чтобы успокоиться.
С этими все никак не стихающими чувствами обводила она взглядом ни в чем не повинный девятиэтажный дом, умело встроенный в старую улицу, красно-зеленую, с новенькими качелями-каруселями детскую площадку, аккуратный двор, плотно заставленный машинами…
Черный «Лендровер» притянул ее взгляд сам собою, даже внимание на него обращать не пришлось. Массивный зад, полосатая ленточка на антенне, но мало ли черных «Лендроверов», а ленточки вообще на каждом втором… Вика опустила взгляд и убедилась, что номер тот самый, который она запомнила без всякой разумной цели.
Дурацкий джип! Дурацкий номер! Дурацкие мысли взбаламутились в ее голове!
Она подошла к машине, пнула ногой колесо. Сигнализация не включилась. Открыла сумку, вынула косметичку, из косметички – складной швейцарский ножик. Много лет назад, когда такие только появились в продаже, Вика купила одинаковые себе и Витьке. Очень уж они были ладные и красивые, эти ножички с серебристым швейцарским крестом на бордовом поле, со множеством лезвий и приятных приспособлений вроде отвертки или крошечных ножниц…
Она не ожидала, что колесо проткнется так легко – ей казалось, для такой покрышки не лезвие перочинного ножа требуется, а меч-кладенец какой-нибудь. Но ничего, проткнулось как миленькое. И отлично! И сколько она может сдерживать в себе раздражение, злость, тревогу, отчаяние? И зачем, в конце концов, она должна все это сдерживать, когда люди вокруг не только не сдерживают, но с удовольствием выплескивают из себя отвратительнейшую гнусь, и уверены в своем полном на это праве, и не понимают даже, о чем здесь можно размышлять вообще?!
Она ткнула ножиком во второе колесо, обошла машину и поочередно проколола оба передних.
Такое мстительное удовольствие Вика последний раз испытывала в пятом классе, когда они с девчонками расколотили все окна в коттедже одного пацана, который бил их, обзывал по-всякому и с мерзким хохотом задирал им юбки. Тогда, в тринадцать лет, она этого чувства – нарастающей, не знающей преград ярости – испугалась и решила, что не стоит себе его позволять: далеко оно ее может завести…
А может, зря она так решила тогда. Люди ведь чувствуют способность зайти далеко и пасуют перед этой способностью, потому что не многим она присуща.
«Ну, хватит, – решила Вика. – Так и к клиентке опоздаю».
Неизвестно, к чему она относила эти слова – к своим мыслям или к колесам джипа. Все же к мыслям, наверное, колес-то у машины только четыре, и все четыре уже проколоты.
Глава 14
Клиентка эта, Наташа, не входила в цепочку богатых Людиных и Антонининых знакомых. Она просто увидела фотографии Викиной работы, рассеянно бродя по Сети. Именно такие девчонки, не богатые, но имеющие чуть больше денег, чем фантазии, а потому с утра до вечера ищущие, чем бы себя занять и украсить, обеспечивали неиссякающий денежный ручеек; имя им в Москве было легион.
– Только я, может, беременная, – сообщила Наташа, когда уже легла на раскладушку и Вика прикрыла ей нижние веки силиконовыми патчами.
Ну, здрасьте! Написано же в блоге русским языком: при беременности ресницы приклеятся плохо или не приклеятся вообще!
– Так что ж, я теперь, девять месяцев вообще как эта ходить должна? – заныла Наташа, когда Вика ей об этом напомнила. – И к тому же еще не точно. И вообще, я не знаю, может, аборт сделаю.
Искать логику в этих рассуждениях Вика не стала. Оставалось надеяться, что праймер – жидкость, предназначенная как раз для подобных случаев, – все-таки позволит приклеить искусственные ресницы к настоящим, несмотря на бушующие в Наташином организме гормоны. А если и праймер не поможет, то клиентка для Вики наверняка будет потеряна: уже понятно, что сколько ей ни объясняй, почему ресницы не держатся, все равно она будет считать, что их просто плохо приклеили.
«Придется все-таки место в салоне арендовать», – думала Вика, сидя рядом с раскладушкой на крошечной складной скамеечке, которую принесла с собой.
Нанесение праймера требовало особенной осторожности, потому что он мог затечь в глаза. И, конечно, делать это было бы проще на специальном стуле возле специального стола; два часа одну за другой приклеивать реснички, согнувшись в три погибели, неудобно. Но платить за место в салоне… Жалко денег, жалко! Да и салонов, где наращивают ресницы, в Москве хватает, а Викины клиентки хотят, чтобы она приходила к ним на дом.
Наташа точно была беременна: ресницы приклеивались плохо, с каждой приходилось возиться в два раза дольше, чем обычно. К тому же она хотела излить душу, и два с половиной часа Вике пришлось выслушивать все подробности ее романа с каким-то Дамиром, который, конечно, парень такой ничего, юморной, и зарабатывает хорошо, но кто его знает, может, у него там в Баку жена с пятью детьми, а даже если нет жены и он на Наташе женится, то уживутся ли, он жутко ревнивый, ей это категорически не нравится, она же не старуха и не уродина, чтобы на мужчин не смотреть вообще, и вот роди такому ребенка, а потом, чуть что, он его отберет, особенно если сын, у них же там на Кавказе знаешь как насчет сыновей…
