– Ну что, Вик, ты не все лето играл в стратегии? – спросил учитель, который беседовал с Витькой перед поступлением.
Тогда он обсудил с ним какую-то книжку, которой Вика даже в руках у ребенка не видала – потом выяснилось, что Витька читал ее в Интернете, – попросил решить пару задач и уравнений, поболтал еще о чем-то – она не поняла ни слова, – и в результате всего этого сказал Вике, что знания у парня приличные, английский неплохой, но вот только компьютерным играм он уделяет слишком много внимания, в этом его надо ограничивать.
«Я в этом ничего не понимаю, – чуть не сказала Вика. – То ли он играет, то ли полезное что-нибудь делает – как это узнать?»
Но вслух она этого тогда не произнесла: и позориться не хотелось, и не очень-то могла выразить свою мысль по-английски; собственно, тоже не хотелось позориться.
А учитель вызвал у нее тогда доверие, и она была рада, что именно он встретил их в первый школьный день. Он похож был на улыбчивого служащего с алым гребнем на вокзале Виктория, этот учитель, хотя прическа у него была самая обыкновенная.
– Виктория, я попрошу вас уехать сегодня.
Они переходили через дорогу – дома, в которых жили ученики, стояли на противоположной стороне от школы, – и в уличном шуме его голос прозвучал приглушенно.
– Что, простите? – переспросила Вика.
– Будет лучше, если Вик сразу погрузится в школьную жизнь. Вы можете навестить его через неделю. Но не будет правильно, если в эти первые дни вы станете приходить ежедневно. Это помешает ему ощутить новое в своей жизни и понять, как соотнести это новое с прежним.
Она поняла сказанное не полностью, а лишь в самых общих чертах. Но и общих черт было достаточно.
– Но я… – растерянно проговорила Вика. – Я должна… билет. У меня обратный билет завтра… вечер. – Скудный английский усиливал ее растерянность еще и косноязычием. Обязательно начнет заниматься! – Я могу только завтра утром. Я не могу через неделю прилетать. Наверное, – зачем-то добавила она.
Ей было стыдно объяснять, что она вообще не знает, сможет ли навещать своего сына. У этого приятного человека, который доброжелательно смотрит на нее и говорит с вопросительной интонацией, чтобы ее не обидеть, – у него, может, обморок случится, узнай он, что мать не будет навещать своего ребенка, то есть непонятно, когда сможет навестить, но в ее положении это «непонятно когда» – просто малодушная маскировка реальности…
– В таком случае вы можете увидеться с Виком завтра после занятий.
Видимо, учитель счел за благо не спорить со странной женщиной.
Дом, в котором предстояло жить ее сыну, не был, конечно, похож на квартиру в привычном понимании, но и интернатом все же не казался. В первый приезд Витька, правда, был разочарован, когда убедился, что если старое здание школы с натяжкой можно считать Хогвардсом, то жилой дом совсем не похож на школу волшебников. Но Вика тогда сопрягла у себя в голове две фразы – что снявши голову по волосам не плачут и что пусть это будет самое большое разочарование в его жизни, – и сочла дом приемлемым.
Да и что здесь могло показаться ей неприемлемым? Большая столовая внизу – хоть и не старинная, но с такими же длинными столами, как в сказочной школе. Лестница на второй этаж, к спальням. И в столовой, и в спальнях чувствуешь себя так, что становится понятно значение слова «покойно». Воспитатели улыбчивые, и улыбки их не выглядят нарочитыми. Вот только то, что на тридцать мальчишек приходилось всего два воспитателя, мистер и миссис Питт, у которых к тому же имелось трое своих детей, и старшему из них было всего десять, – вызвало у нее некоторую опаску.
Но что с этим можно было поделать? Пойти в воспитательницы самой? Она бы пошла, да кто ее взял бы.
– Мальчики сейчас в школе, – сказал учитель. – Я подожду на улице. Миссис Питт поможет Вику разложить вещи, а потом я провожу его туда.
Миссис Питт улыбнулась. Витька поспешно кивнул. Слишком поспешно. И судорожно сглотнул при этом – Вика заметила, как дернулось его горло. Паника охватила ее снова, ударила мгновенно.
Взять Витьку за руку и уйти. И чемодан забрать, не надо раскладывать вещи. Поменять билет. То есть не поменять – просто взять второй билет, для Витьки. Это правильно. Сейчас она чувствует, что это правильно.
«Ты знала, что так будет. Твое решение не было спонтанным. То есть было, но оно правильное, и ты поняла это сразу, как только оно пришло тебе в голову. Оно единственное правильное из всех возможных. Да их просто и не было, возможных. Было только вот это, невозможное. Ты его приняла и осуществила. И то, что ты чувствуешь теперь, это всего лишь…»
– Не волнуйтесь. Вашему мальчику будет у нас хорошо.
В голове миссис Питт слышалось сочувствие. Но это и понятно: то, что испытывает мать, оставляя ребенка одного в чужой стране, вызывает у всякого нормального человека именно сочувствие, и миссис Питт не исключение.
– Меня зовут Мэри, – сказала она. – А мужа Джерри. Он сейчас повел дочку к стоматологу. Вы можете звонить нам в любое время. В России ведь теперь уже ночь? – с любопытством спросила она.
– Вечер, – ответила Вика. – Поздний вечер. Плюс четыре часа к вашему времени.
– Но разве должна быть такая большая разница? – удивилась Мэри. – Ведь Земля вращается иначе.
Вика и сама не понимала, почему нужно было установить московское время так, как взбрело в чью-то неумную голову. Но сейчас ей было не до того, чтобы обсуждать разницу во взглядах на вращение Земли в Англии и в России.
– Вы хотите еще раз посмотреть ванную? – спросила Мэри, когда Витькины вещи были сложены в тумбочку и одежда развешана в шкафу, где каждому мальчику было отведено свое отделение.
– Спасибо. Мы уже видели. Или там что-нибудь изменилось? – уточнила Вика.
– Ничего не изменилось, – улыбнулась Мэри.
Кто бы сомневался. Если в Оксфорде есть дома, которые не изменились за пятьсот лет, то что могло произойти за три месяца с ванной комнатой? Ну, плитку новую положили, может. И то вряд ли – прежняя была хороша.
– Дети сейчас в комнате для творчества, – сказал учитель, когда вещи были разложены и Вика с Витькой вышли к нему из дома.
Он деликатно отвернулся, чтобы не мешать ей проститься с сыном.
Паника у нее внутри стала такой сильной, что закружилась голова и в глазах потемнело.
– Пока, ма, – сказал Витька.
Он смотрел в сторону, и вид у него был такой несчастный, что Вика почувствовала: сейчас она не просто заплачет, а забьется в истерике.
Она знала, что все это произойдет нелегко. Но что у нее при этом будет чувство, будто она не в оксфордской школе своего ребенка оставляет, а в концлагере, – такого она все-таки не предполагала.
– Я завтра приду! – воскликнула Вика. – Вить, мы с тобой завтра попрощаемся!
– Ага.
