Полина знала, что не относится к людям, которыми можно манипулировать. Скорее, сама она без особенного труда могла добиться чего хотела от любого человека, даже от совсем незнакомого. И сейчас ей не казалось, что она поддалась обаянию, или влиянию, или силе убеждения, или даже гипнозу какому-нибудь. Нет, дело было именно в том, что она сама, внутри себя вдруг поняла: мир совсем не обязательно выглядит так, как она полагала до сих пор. Можно взглянуть на него с иной точки зрения, и он сразу же переменится, сразу откроются такие его стороны, которые до сих пор были от нее скрыты.
Эта мысль – на самом-то деле мысль о неограниченных возможностях – так поразила ее, что она замерла с наполовину выпитым бокалом в руке.
– Вы в самом деле считаете, что я могла бы иметь успех в советском кино? – спросила она наконец.
– Не сомневаюсь, – кивнул Неволин. – И потом, Полина Андреевна, ну что такое актерский успех? Вы наверняка сами наблюдали, как он возникает. Да, необходимы исходные данные – талант, внешность, хорошая школа. Но этого мало, скажем прямо.
– Еще нужна удача, – сказала Полина.
– А что такое удача? Это некая движущая сила. То есть такая, которая двигает талантливого человека в правильном направлении. Туда, где его заметят. Будет у актрисы хорошая роль в хорошем фильме у хорошего режиссера – и вот пожалуйста, она звезда. А не будет – и пропадет в безвестности со своим талантом, и с внешностью, и со школой.
– А позвольте вопрос? – сказала Полина. – Правильная сила – это, надо понимать, вы? Вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей?
– Это два вопроса. Причем между собой они не связаны.
– И?..
– И на оба я отвечаю: да.
Что ж, не зря она сразу, по одному лишь прикосновению ладони почувствовала в нем уверенность и власть. Это не была власть над нею, Полиной Самариной; не родился еще такой человек, который имел бы над нею власть, и не родится никогда, наверное. Но на жизнь, на ту жизнь, которой она хотела бы для себя, его власть распространяется. И своей властью он готов предоставить эту жизнь ей. Что ж…
– Что ж, Игорь Валентинович, – сказала она. – Я согласна.
– На что? – быстро спросил он.
– Поехать в Москву на кинопробы. А вы что подумали?
Неволин наконец расхохотался.
– Ну вы и язва! – сказал он сквозь смех. – И правильно. Пресная женщина не сможет стать настоящей актрисой. А вот наконец и устрицы. К морю, что ли, за ними ездили?
Пока официант устраивал на маленьком столе большое блюдо, на котором во льду были разложены две дюжины устриц, Полина встала.
– Сейчас вернусь. Я должна телефонировать, – сказала она. – Дома волнуются.
– Муж?
– Родители.
Она вошла внутрь ресторана и прошла к телефону, стоящему в отгороженном бархатной шторой закутке у туалетной комнаты.
– Где же ты? Спектакль давно закончился! – Мамин голос звучал встревоженно. – Может быть, папа все же за тобой приедет?
– Не надо, – отказалась Полина. – Сегодня был успех, мы в ресторане, празднуем всей труппой. Я вызову такси, мамочка, не беспокойся.
– И когда же ты будешь дома?
– Утром.
Глава 11
Когда закончили ужинать и вышли на улицу, парижский вечер был еще в самом разгаре. Выходные предстояли длинные, потому что за ними следовал Троицын день, и горожане, не разъехавшиеся по своим загородным домам в Нормандию или в Прованс, отдавались отдыху самозабвенно и безоглядно. Знаменитое парижское «сорти» – «выйти вечером» – наполняло город такой радостной, такой беспечной жизнью, что сидеть дома казалось просто глупостью.
– Поразительное дело парижская толпа, – сказал Неволин. – Ее и толпой-то не назовешь. Каждый – личность!
– Не преувеличивайте, – пожала плечами Полина. – Люди как люди.
– Вообще-то да, – кивнул он. – У нас люди лучше.
– Интересно, чем же? – усмехнулась Полина.
– Целью.
– Построить рай на земле?
– Вот вы смеетесь, а человек без большой цели жить не может. И не должен. Тем более русский человек. Мы же не французы, не индивидуалисты. Мы – вместе. Русскому на миру, как говорится, и смерть красна.
– Не агитируйте меня, Игорь Валентинович, – поморщилась Полина. – Смерть меня ничуть не соблазняет. Тем более на миру. А в Москву я поеду, уже ведь сказала.
– А я закрепляю успех! – засмеялся он.
– Для этого не обязательно говорить пошлости.
– В чем же пошлость? – обиделся он. – Что я русских людей высоко оцениваю?
– Философ Владимир Соловьев, если вам такой известен, считал, что эта лестница ведет в ад.
– Какая лестница? – не понял Неволин.
– От национального самосознания к национальному самодовольству, от него к самообожанию и в итоге к самоуничтожению.
Неволин ответил не сразу. Видимо, не ожидал от парижской актрисульки таких познаний.
– Вы хорошо образованы, – заметил он наконец.
– Родители не готовили меня в актрисы.
– А в кого они вас готовили?
– Если бы знать! – засмеялась Полина. – А вообще, Игорь Валентинович, сейчас не время для умных бесед.
– Для чего же время?
Его вопрос прозвучал сердито. Пожалуй, он счел, что она посадила его в лужу, этого он не ожидал, и это было ему неприятно.
– Для того чтобы пойти к вам в отель и остаться наконец вдвоем, – глядя прямо ему в глаза, сказала Полина.
Этого он, кажется, ожидал еще меньше. Смирился уже, наверное, с тем, что и совместный ужин, и даже мгновенное согласие ехать в Москву означают в Полинином случае одну лишь взбалмошность, а никак не обещание близости.
Что ж, довольно она поводила его за нос. Огонь авантюризма, так неожиданно разгоревшийся в ней, требует все новых и новых дров. И пусть летит в этот огонь вся ночь без остатка!
– Где вы остановились? – чтобы вывести Неволина из оторопи, спросила Полина.
– В «Истрии». На рю Кампань-Премьер, – машинально ответил он.
«Пожалуй, и впрямь не шпион, а простой советский импресарио, – подумала Полина. – Шпион поселился бы роскошнее».
Крепко держа ее за руку – видно, не знал, что еще взбредет ей в голову, не сбежит ли, – Неволин подозвал такси.
В автомобиле он сидел напряженно, как подросток, к которому неожиданно проявила благосклонность одноклассница: и сам вроде этого добивался, и не верится, и растерян… Это было трогательно. Он нравился Полине тем больше, чем больше проявлений живости и искренности она в нем находила.
Улочка Кампань-Премьер была совсем коротенькая, отель «Истрия» совсем маленький. Все в нем, начиная от стойки портье, было такое миниатюрное, будто кто-то решил поиграть в настоящую взрослую жизнь и сделал копию настоящих взрослых вещей. И коридор можно было пройти в два шага, и в номере на пятачке прихожей вдвоем можно было только стоять…
