Из этого следовало, что Игорь Баркан родился слишком поздно; поступая на факультет журналистики, он мечтал потрясать умы и свергать правителей, что ели хлеб беззакония и запивали его вином хищения. Но времена переменились слишком быстро, а первый же острый репортаж о злоупотреблениях на красногорской овощной базе, опубликованный Барканом в «Горожанине», вызвал такую ответную реакцию, что потрясать умы Игорю как-то сразу расхотелось. Вдруг выяснилось, что каждый бандит и ворюга, не говоря уж о лицах, стоящих у кормила власти, окружен целой стаей голодных адвокатов и юрисконсультов – специалистов по разрыванию в мелкие клочья возмутителей спокойствия с последующим пожиранием оных. Шеф Баркана, стреляный газетный воробей, усвоил это давным-давно, и «Горожанин» при всей своей презентабельности и солидном объеме в двадцать четыре страницы казался Игорю таким выхолощенным и пресным, что размещенный на первой полосе прямо под названием рекламный лозунг «Всегда есть что почитать!» неизменно вызывал у него саркастическую улыбку. «Читать, как всегда, нечего», – ворчал он, перелистывая свежий номер газеты и стыдливо отводя глаза от собственных заметок.
В данный момент Игорь Баркан возвращался с пресс-конференции, которую в рамках предвыборной кампании устроил мэр Красной Горки. Вообще-то, присутствовать на таких мероприятиях полагалось главному редактору, но шеф был человек занятой и большой любитель пропустить рюмочку в приятной компании местных бизнесменов и чиновников, так что на протяжении почти всего последнего года сваливал такую работу на Баркана, в качестве утешения наградив его шутливым прозвищем «наш парламентский корреспондент». Поначалу Игоря это безумно раздражало, но постепенно он привык и даже начал находить какое-то удовольствие в том, что вся мэрия, вплоть до главы местной администрации включительно, знает его в лицо и что чиновники раскланиваются с ним на улице, а в коридорах мэрии даже жмут руку. Это удовольствие ему тоже не нравилось, поскольку свидетельствовало о набирающем силу конформизме, наличие которого у себя Игорь Баркан когда-то гордо отрицал. Но тут уж ничего не поделаешь – человек слаб, ему проще приспособиться к условиям, чем переделать их под себя. И потом, вы когда-нибудь думали, что получится, если все кому не лень начнут сами писать для себя законы и перекраивать мир по собственному разумению? Бардак получится, и больше ничего. Мор, глад и семь казней египетских. А Игорь Баркан не бандюга какой-нибудь, ему всего этого не надо. Ему надо, чтобы кругом был порядок, чтоб прилавки ломились от дешевой жратвы и выпивки, чтоб дома было тепло, из кранов текла вода, унитаз исправно функционировал, чтоб на улицах горели фонари и чтоб шпана боялась милиции, а не наоборот. А что для этого нужно? Сильная и компетентная власть, вот что. Нет, в самом деле! Власть ругать все горазды, всем подавай перемены, а как только эти перемены наступают и из крана перестает течь горячая вода, сразу же сломя голову бегут жаловаться.
Игорь подумал, что так должен рассуждать племенной хряк. В загоне тепло, светло, корыто полно до краев, а остальное нас, хряков, не касается, пускай хозяева голову ломают, на то они, понимаешь, и сапиенсы. Еще три года назад он таким не был, но люди меняются, вырастают из юношеского максимализма и начинают понемногу постигать несложное устройство мира.
И все же…
Баркан миновал старинное кирпичное здание музыкальной школы, прошел мимо обстроенной лесами церкви. На лесах вяло копошились немногочисленные штукатуры, внизу, задрав бороду, с недовольным и озабоченным видом расхаживал батюшка, отец Геннадий, в заляпанном по подолу известкой подряснике и испачканной мелом скуфье. Игорь вежливо поздоровался – у батюшки он в прошлом году брал интервью – и, подняв голову, отыскал взглядом тарахтевший высоко в небе легкомоторный самолет. В голове у него мгновенно родилась заметка: «Предприниматель Н., в нетрезвом состоянии совершая облет Красной Горки на принадлежащем местному аэроклубу легкомоторном самолете, из хулиганских побуждений выбросил за борт коньячную бутылку, которая пробила насквозь крышу двигавшегося по шоссе Красная Горка – Вязьма рейсового автобуса. По счастливой случайности никто из пассажиров автобуса не пострадал. Против хулигана возбуждено уголовное дело».
Баркан вздохнул. Раньше шеф еще отваживался публиковать подобные заметки хотя бы в первоапрельском номере, но потом отказался от этой практики – тоже, надо полагать, повзрослел, устал отвечать на возмущенные звонки лишенных чувства юмора идиотов, принимающих любую набранную типографским способом чушь за чистую монету. А на сочиненную Игорем Барканом шутку отреагировало бы, во-первых, руководство аэроклуба (мы-де не допускаем на борт пьяных, сколько бы денег они нам ни предлагали, и вообще, не было такого случая!), а во-вторых, все до единого частные предприниматели Красной Горки, обожавшие полетать на самолете и совершавшие такие полеты, как правило, именно в состоянии более или менее сильного подпития. Как говорится, на воре шапка горит… А ведь все это не просто люди, а – снимите шляпу! – рекламодатели, за счет которых газета как-то сводит концы с концами…
Игорь Баркан снова тяжело вздохнул. Заметку он придумал, конечно, глупую, шутовскую, но это все-таки было интереснее того, что ему предстояло. А предстояло ему теперь битых полдня сидеть и снимать с диктофона косноязычное выступление господина мэра, переводя его по ходу дела на удобопонятный русский язык. Пресс-конференция! Каждый год одно и то же, и даже, кажется, по той же самой бумажке. Мог бы просто сделать ксерокопии и разослать в редакции по факсу. Тем более что много времени и бумаги на это не ушло бы. Кто там был-то, на этой так называемой пресс-конференции? Главный редактор «Красногорского рабочего», алкоголик с железным здоровьем, медвежьей фигурой и вечно недовольным выражением лица, сам Баркан от «Горожанина» да еще этот бедняга Смирнов, который в одиночку тянет на себе хлебозаводскую многотиражку, – вот тебе и все представители красногорских масс-медиа…
Миновав заросшее старыми липами место, где когда-то, по слухам, размещалось кладбище немецких солдат, а теперь не было ничего, кроме деревьев, вытоптанной травы, собачников и алкашей, выпивающих и закусывающих среди мусора и следов собачьей жизнедеятельности, Баркан перебежал дорогу перед носом у груженного гнилыми досками и горелыми кирпичами самосвала и свернул к себе во двор. Мусор опять не вывезли (да здравствует сильная и компетентная власть!), после недавнего дождя контейнерная площадка воняла, как… как контейнерная площадка после дождя; на сломанной скамейке перед подъездом сидели пенсионерки и неработающие молодухи, все, как в униформу, одетые в застиранные байковые халаты, поверх которых красовались китайские пуховики, вьетнамские кожаные куртки и даже одна стеганая телогрейка. Некоторые держали у ноги порожние мусорные ведра.
Он миновал подъезд со скамейкой, женщинами и мусорными ведрами и подошел к своему, скамейку перед которым собственноручно изничтожил позапрошлой ночью. Этот акт вандализма создал ненормальное скопление сплетниц на уцелевших скамейках, зато обеспечил Баркану беспрепятственный проход домой. Вообще-то, болтливые бездельницы у подъезда не особенно ему мешали, но зато раздражали безумно – почему, Баркан и сам не знал.
Около того места, где раньше стояла скамейка, уже топтался военный пенсионер Гаврилыч с ножовкой в руке и с молотком за поясом неизменных камуфляжных брюк. Он чесал затылок и горестно вздыхал, прикидывая, с чего начать. Начинать было не с чего: на этот раз Баркан потрудился на славу, не только свалив скамейку, но и доставив ее измельченные, разрозненные обломки на контейнерную площадку в соседнем дворе, где располагалась жилконтора и откуда мусор вывозился более или менее регулярно.
