Вслух он этого, конечно, не произнес и, когда Нина Волошина по настоятельному приглашению Ирины приехала к ней на чай, ограничился подобающими случаю выражениями радости и восторга. Максим Соколовский в данный момент находился на обследовании в больнице, где его физическое состояние было признано вполне удовлетворительным. Психических отклонений у него обнаружить тоже не удалось – никаких, за исключением полной потери памяти. Он сохранил простейшие навыки и располагал весьма полной информацией об окружающем его мире, но ничего не помнил о себе самом. Все это совпадало с тем, что Федор Филиппович рассказывал о проекте «Зомби»; генерал знал об этом проекте не много, Глебу рассказал, надо полагать, еще меньше, но даже этим Сиверов не имел права делиться с кем бы то ни было. Состояние Максима Соколовского, на его взгляд, совсем не соответствовало образу человека, заново созданного буквально из ничего. Будь это так, по своему умственному развитию «воскресший» журналист сейчас не отличался бы от новорожденного ребенка. Но говорить об этом не помнящей себя от счастья Нине было, конечно же, бесполезно; даже Ирина заразилась ее эйфорией и пребывала в состоянии восторга и благоговения. В этом состоянии люди слепы и глухи к аргументам разума, да и у Грабовского на этот счет наверняка имелась в запасе какая-нибудь очередная теория – например, о частичном переносе витающей в астральных слоях личности, она же душа, в воссозданное тело. Почему частичном? Ну, мало ли… Есть многое на свете, друг Горацио… и далее по тексту.
Да и кому интересны эти детали? А если даже кому-то и интересны, то ни на какие вопросы Грабовский отвечать не станет. Человеку постороннему, следователю прокуратуры например, он скажет, что ни о каком оживлении не было и речи, что Волошину он видит впервые в жизни и никаких денег с нее не брал. Что? Взнос в Фонд и сеанс ясновидения? Ну, может, и было что-то такое, разве всех упомнишь? Взнос был добровольный, а во время сеанса не произошло ничего противозаконного. Ну да, сказал, что жених погиб, а тот взял и нашелся… Так это же превосходно! Пускай я ошибся, но что же, по-вашему, лучше было бы, если б он действительно погиб?
Словом, любые обвинения в адрес Грабовского сейчас прозвучали бы гласом вопиющего в пустыне. И просто пойти и пристрелить его Глеб не мог – даже теперь, когда это уже никак не могло повлиять на судьбу Нины Волошиной и ее жениха. Не мог, во-первых, потому, что еще ничего не доказал даже самому себе, а во-вторых, его связывало данное генералу Потапчуку обещание не делать из негодяя мученика. Генерал хотел показательного процесса с развенчанием фальшивого кумира, хотя и понимал, наверное, что законным путем это дело до конца не доведешь. Даже если суд состоится и Грабовскому вынесут обвинительный приговор, то приговор этот, во-первых, будет не слишком суровым, а во-вторых, господин ясновидящий не просидит и половины отмеренного ему срока. Его обязательно освободят условно-досрочно как минимум по трем причинам. Во-первых, его поведение в местах лишения свободы, конечно же, будет примерным; во-вторых, на администрацию колонии станут сильно давить извне – апелляциями, угрозами, заманчивыми финансовыми предложениями, общественным мнением; а в-третьих, все эти экстрасенсы, колдуны и знахари, будь они хоть трижды мошенники, никогда долго не сидят – начальство торопится их освободить от греха подальше, боясь дурного глаза, порчи и иного колдовства. Оно ведь, начальство-то, тоже не семи пядей во лбу…
Кое-какие мысли по поводу того, как посадить Грабовского на скамью подсудимых, у Глеба уже имелись. А насчет дальнейшего пускай беспокоится Федор Филиппович. В конце-то концов, зона – не дом отдыха, там с человеком всякое может случиться…
Он прислушался к доносившимся из кухни голосам. Обсуждали то же, что и две минуты, и полчаса назад. Нина плакала, а Ирина ее утешала, уверяя, что самое страшное позади, что память к Максиму обязательно вернется и что он непременно вспомнит свою невесту. А если не вспомнит умом, сердце все равно подскажет: вот она, твоя вторая половинка…
«Только на это и надежда, – подумал Глеб, подсаживаясь к компьютеру. – Восстановление памяти, да и то частичное, отмечено только в полутора процентах случаев. Проект „Зомби“, будь он неладен… Наука!»
Разговору на кухне конца не предвиделось – по крайней мере, пока. Глеб включил компьютер, вышел в Интернет и, быстро составив короткое сообщение, отправил его адресату.
Глава 14
Опустив газету, ясновидящий недовольно пожевал губами.
– Вот уроды, – негромко пробормотал он и, повысив голос, окликнул: – Хохол!
– Га? – вскинулся тот, смотревший по телевизору какую-то незатейливую до кретинизма и пошлую до оскомины юмористическую программу.
– Село, – насмешливо буркнул себе под нос Кеша, который, развалившись в соседнем кресле, вместе с Хохлом старательно и с удовольствием притуплял свой и без того не слишком острый интеллект.
– Что ты гавкаешь? – поморщился Грабовский. – Ты мне скажи, пожалуйста, где вы его выкинули?
Хохол с подозрением покосился на газету в руках у хозяина.
– Так там же ж хиба не написано? – спросил он с неожиданной проницательностью.
– Тут много чего написано, – зловещим тоном произнес ясновидец. – Например, что его обнаружили рядом со свалкой…
– Так там ему и место, – сказал упрямый Хохол, не признававший ошибок, пока это признание не выбивали из него чуть ли не вместе с зубами. – Да и холодно же голышом! Вот простудился бы и помер… по второму разу. Что тогда? А на свалке какое-никакое тряпье всегда найдется…
– Бараны, – с отвращением процедил Борис Григорьевич. – Он же прямо по шоссе шел! Ночью. В дождь. Его десять раз могли по асфальту размазать! Что бы я тогда его бабе сказал?
– Предъявили бы свеженького покойника, – сказал Хохол, демонстрируя еще одно невиданное доселе качество, а именно находчивость. – Свежий? Свежий! Шел по шоссе, попал под машину и вторично отбросил копыта. Вы виноваты? Не виноваты! Предложили бы ей оживить его еще раз. Откуда у нее такие деньги? Отказалась бы, конечно. А не отказалась, так мы бы что-нибудь еще придумали…
Кеша, приоткрыв рот от изумления, слушал напарника.
– Во дает, – чуть слышно, но вполне отчетливо произнес он, когда Хохол умолк.
Грабовский немного помолчал, борясь с неожиданно нахлынувшим холодным бешенством. Доказывать болвану, что он болван, – занятие утомительное и бесполезное, но и совсем промолчать Борис Григорьевич тоже не мог: похоже, Хохол вообразил, что знание кое-каких хозяйских секретов автоматически ставит его на одну доску с Грабовским.
– Мы? – вкрадчиво повторил Борис Григорьевич. – Значит, теперь я должен всем представлять тебя как моего коллегу? А может, уж сразу как начальника? А, Хохол? Чего, в самом деле, мелочиться?
Чуткий к перепадам хозяйского настроения Кеша сел ровнее и пнул Хохла в лодыжку, постаравшись сделать это незаметно для хозяина. Но Хохол уже и сам понял, что зарвался: на его круглой, лоснящейся, как масленый блин, роже наконец-то появилось виноватое выражение, он потупился и смущенно кашлянул в кулак.
