Ничего не зная наверняка, но не без оснований предполагая, что за их прибытием наблюдало множество любопытных глаз, раввин и таксист поднялись на седьмой этаж в заплеванном, закопченном и опасно поскрипывающем лифте. Когда он остановился, пол кабины оказался сантиметров на десять ниже уровня лестничной площадки, а когда пассажиры покинули кабину, та, испустив облегченный металлический вздох, приподнялась, заняв почти нормальное положение. Раввин при этом укоризненно покачал головой: в прежние времена этот лифт так себя не вел.
Они остановились перед дверью квартиры, в которой когда-то обитал младший научный сотрудник некой строго засекреченной лаборатории, капитан КГБ СССР Борис Григорьевич Грабовский. Квартира была ведомственная, и ее, конечно же, давным-давно отдали каким-то другим людям – недостатка нуждающихся в жилье великая Родина не испытывала никогда. За годы, минувшие с тех пор, как «раввин» в последний раз закрыл за собой дверь этой квартиры, она нисколько не переменилась, разве что стала чуть более тусклой и обшарпанной. Правда, замок в ней поменяли, и «раввин», которому было жарко и колко в накладной бороде и пейсах, без нужды пощупал в кармане бесполезный ключ.
Кеша, которому неплохо удалась роль таксиста, бормоча невнятные проклятия в адрес «чертовой пакли», которая щекотала ему ноздри, пристроил на колене чемодан и вынул оттуда нечто, менее всего напоминавшее вещь, могущую принадлежать раввину. Это была аккуратная, фабричной выделки «фомка», припасенная на тот случай, если сохранившийся у Грабовского ключ от квартиры не пригодится.
Дверь была хлипкая, как попало слепленная из наклеенной на деревянные бруски ДВП, и замок в ней стоял плохонький, ширпотребовский, так что никаких проблем с проникновением в квартиру не предвиделось. Кеша залихватски подкинул на обтянутой кожаной перчаткой ладони свой инструмент и склонился над замком, но в последний момент спохватился и нажал кнопку дверного звонка – «сделал прозвон», как это у него называлось.
Это была чистая формальность: они наблюдали за квартирой целую неделю и точно знали, что в это время суток дома никого не бывает. Поэтому, позвонив, Кеша сразу начал просовывать заостренный конец «фомки» в щель между дверью и косяком. Он испуганно подскочил и едва не выронил свое орудие, когда за дверью послышался быстрый топоток и детский голос спросил:
– Кто там?
– Кто, кто… Дед Пихто! – грубовато ответил опешивший от неожиданности Кеша.
Собственно, не имело никакого значения, скажет он что-нибудь почему-то оказавшейся дома девочке или молча бросится к лифту. Дело все равно сорвалось; теперь им следовало убираться восвояси и начинать всю подготовку заново.
Грабовский закусил губу от досады: они потратили много времени, сил и денег, готовясь к этому визиту, и вот теперь все пошло насмарку только из-за того, что у соплячки запершило в горле, и мама разрешила ей не ходить в детский сад!
Стиснув зубы, он прожег дверь таким взглядом, что и сам не удивился бы, если бы в ней появилась дыра с дымящимися, обугленными краями. До дыры дело, конечно, не дошло, но вот замок вдруг негромко щелкнул, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась любопытная детская мордашка – румяные щеки, серые с голубоватым отливом глаза, заплетенные в две смешно торчащие косички русые волосенки и, конечно же, толстый марлевый компресс на горле, говоривший о том, что Грабовский не ошибся.
Пятилетняя хозяйка квартиры, которой стало интересно поглядеть на пресловутого деда Пихто, о котором она столько раз слышала в детском саду, испуганно ойкнула, вместо добродушного старикана в валенках обнаружив за дверью здоровенного амбала в темных очках, в перчатках и с железным гвоздодером в руках. Она отскочила назад и широко открыла рот, явно готовясь заорать благим матом на весь подъезд. И тогда совершенно растерявшийся от полной неожиданности Кеша, повинуясь рефлексу, коротко взмахнул «фомкой»…
Бить вполсилы этот безмозглый бык просто не умел, особенно когда был напуган и действовал рефлекторно. Поэтому, когда Грабовский, отпихнув его с дороги, ворвался в прихожую и опустился на корточки, спасать было уже некого: девочка умерла мгновенно.
Запирая дверь, тряся идиота за грудки и шепча в его побледневшую рожу самые страшные, самые черные слова, какие только мог вспомнить, и уже позже, идя знакомой дорогой на кухню, Борис Григорьевич не мог избавиться от снова подступивших, как темный прилив, мыслей о том, на чьей стороне он сражается, кто ему помогает. Ответ, как обычно, был очевиден, и он, опять же как обычно, постарался удержать этот ответ за гранью сознательного восприятия: произнести имя того, с кем приходилось сотрудничать, ему все еще было страшно даже в мыслях.
«Минск-5», некогда стоявший в углу кухни, сменился «Минском-15», но место осталось прежнее, и линолеум на полу лежал тот же самый – потертый, пожелтевший, вспученный и в нескольких местах прожженный упавшими сигаретными угольками. «Отодвинь», – сквозь зубы скомандовал Грабовский, и Кеша, все еще виновато кряхтя и бормоча невнятные оправдания, легко сдвинул жестяной эмалированный шкаф в сторону, открыв прямоугольник пыльного, замусоренного пола.
Тайник оказался на месте. Подобрав длинные полы пальто, чтобы не мести ими грязный пол, Грабовский опустился на корточки, и в это время в прихожей раздалось неуместно мелодичное пение дверного звонка.
Они замерли. После короткой паузы звонок зазвонил снова и уже не умолкал, ясно давая понять, что звонящий намерен во что бы то ни стало войти в квартиру. «Делай что хочешь», – сказал Грабовский, и Кеша бесшумно исчез в прихожей.
Борис Григорьевич вскрыл тайник и извлек из него катушку с пленкой – то, о чем он помнил все эти годы, ради чего вернулся, рискуя быть узнанным и схваченным. Выдвинутое болгарской полицией обвинение в убийстве Графа, Шкипера и Трубача все еще висело над ним дамокловым мечом, да и те, кто их ликвидировал, наверняка были не прочь довести начатое дело до конца. Но он вернулся, потому что пленка была ему необходима, и взял ее, стараясь не думать о том, что будет, если за дверью окажется вызванный соседями наряд милиции.
Все еще сидя на корточках с катушкой в руке, он услышал, как в прихожей щелкнул замок. Дверь заскрипела. «А почему не спрашиваешь, к…» – начал говорить женский голос и умолк на полуслове, обрезанный и смятый отвратительным чавкающим звуком, с которым стальная «фомка» раскроила череп. Вслед за этим послышался глухой шум падения, а потом скрипнула, закрываясь, дверь и снова щелкнул запертый замок.
Грабовский подождал, пока в прихожей прекратится глухая возня, и вышел. Кеша небрежно, возя по полу ногой дверной половичок, растирал по линолеуму небольшое пятно крови. Дверцы стенного шкафа были слегка приоткрыты, и Грабовский понял, что заглядывать вовнутрь ему совсем не хочется.
По приказу Бориса Григорьевича Кеша аккуратно поставил на место холодильник, а затем, уже по собственной инициативе, перевернул квартиру вверх дном, имитируя налет.
Такси, номер которого записала бдительная соседка, вечером нашли на опушке пригородного лесочка. Настоящий водитель обнаружился здесь же, в багажнике. Грабовский узнал об этом из телевизионных новостей; разъезжая по городу в угнанной Кешей машине, он понятия не имел, что прямо у него за спиной лежит согнутый в три погибели труп с перерезанной глоткой.
