Они оба были одинаково высокие, стройные, бесспорно из одной семьи, и в них жила одинаковая ярость.
– Попробуй, – произнес Ален. – Скажи хоть слово… Давай, я тебя слушаю…
Угроза была столь очевидной, что Винсен его отпустил и отошел. В детстве, когда Ален говорил: «Знаешь, твой отец!» и закатывал глаза, Винсен отвечал:
«Да, но твоя мать!», и они вместе смеялись над принципиальностью Шарля и глупостью Мадлен. Действующие заодно против мира взрослых, счастливые сообщники. Сейчас в это трудно было поверить.
– Ну? – настаивал Ален. – Ты не осмелишься?
Может, у него и было желание подраться, чтобы снять напряжение, но Винсен, как обычно, не решился идти за ним по этому опасному склону и, молча, покачал головой.
– Правда, нет? Припертый к стенке, ты отказываешься? Ты скажешь, что я сын мерзавца, что-то в этом роде? Но Шарль для тебя герой или хладнокровный убийца? Я напоминаю, что мы находимся в равных условиях и могли бы, держась за руки, блевать на их могилы!
– Хватит! Хватит…
Прошлое с такой силой предстало перед ними, что Винсен внезапно понял, что способен на все, лишь бы заткнуть Алена. Он подумал о дневниках матери, написанных во время войны, о десятках страниц, покрытых ровным почерком, которые рассказывали об ужасах без названия. Рассказ, о котором они узнали все вместе, испытав отвращение, уничтоженные.
– Мой отец мстил, – проворчал он, – я поступил бы так же на его месте.
– Ты? Ты был бы способен выпустить пулю в голову Даниэля, ты уверен?
– Да! Если бы он отправил мою жену и дочь на смерть, тысячи раз да!
– Ты не понимаешь, что ты говоришь. Твоя жена, ты ее презираешь, ты выкинул ее, как бумажный платочек. Ты подлец и никого не любишь. От Шарля тебе досталось лишь высокомерие…
Ален резко повернулся, зная, что зашел слишком далеко, и спустился по ступеням крыльца. Противостоять Винсену было для него облегчением и горем в такой степени, что у него перехватило дыхание. Уже давно они должны были объясниться, но закончить не этим. Какой дьявол привел его к подобному вызову? Сильная горечь, которую он испытывал после смерти Клары? Или просто абсурдное желание оправдаться?
В конце аллеи он на секунду остановился и оперся на дерево. Он бросил взгляд назад и увидел на верхней ступени крыльца фигуру Винсена, который по-прежнему не двигался. Ален был уверен, что жестоко ранил его, назвав подлецом, как и тем, что обвинил Шарля. Ведь было очевидно, что самым гнусным из них был Эдуард, никто не мог игнорировать это, даже его дети.
– Чудовище и идиотка, у меня отличные родители…
Каждый раз, когда Ален об этом думал, он испытывал отвращение. Как Мари и Готье могли переносить свое происхождение столь невозмутимо?
– О, Клара! Клара, нам будет не хватать тебя…
Он сказал это совсем тихо, и его голос задрожал на имени. Зачем говорить о деньгах, когда цемент на могиле еще не застыл? В том, что касалось Валлонга, он прекрасно знал позиции бабушки. Она любила поместье практически так же, как и он, и распорядилась так, чтобы никто из ее внуков не мог от него избавиться. Тем лучше. Он не смог бы вынести никого чужого на этой территории. На крайний случай, он был согласен жить в своей овчарне, отмежевать свои земли, не заходя за ограду парка, но при условии, что только Морваны имеют право открывать голубые ставни.
У него было чувство семьи, понятие клана? Старой даме удалось ему внушить это незаметно для него самого. В бешенстве он решительно повернулся к дому. Винсена уже не было, и он спросил себя, когда он увидит его в следующий раз. Удастся ли ему избегать его до конца дней? Опустив голову, он пнул ногой камешек. Нужна ли его сила воли, если он отказывается смотреть правде в глаза, правде, которую приоткрыл ему Жан-Реми и которой он больше всего боялся.
Сирил и Виржиль прореагировали первыми, отойдя от фасада, напротив которого они все шестеро, затаив дыхание, стояли не шевелясь. Лея и Тифани все еще с суровым видом держались за руки.
Магали привезла их полчаса назад, набив в маленькую машину, как сардины в банку, чтобы не ездить два раза. Они всю дорогу горланили песни Клода Франсуа. Войдя в прихожую дома, они услышали громкие голоса в гостиной и вышли на цыпочках, чтобы поиграть в парке, пока их уважаемые родители успокоятся. Но едва они спустились со ступенек крыльца, как из дому выскочил Ален, что заставило их спрятаться за балюстраду. Там они все и услышали.
– Что это за история? – пробормотал, наконец, Сирил.
Он никогда не думал, что Ален способен так сильно выражаться.
– Без понятия, – коротко ответил Виржиль.
Он тоже был в шоке, но не хотел это показывать.
– Я боялась, что они подерутся, – на одном дыхании сказала Тифани.
Когда Ален оскорбил ее отца, обвинив его в подлости и высокомерии, она схватилась за Лею, готовая расплакаться и выдать их присутствие. Она поймала нежный взгляд Сирила и почувствовала себя немного лучше.
– Речь идет о наших дедушках. Было бы хорошо, если бы мы хоть что-то поняли! – бросила Лея.
Ночь постепенно спускалась на парк, Мистраль не успокаивался с самого утра.
– Единственное, что можно сказать – в стенном шкафу есть скелет! – воскликнул Лукас.
Ему было всего тринадцать лет, но он не упустил ни одного слова из разговора двух разъяренных мужчин на крыльце.
Он добавил чуть тише:
– Блевать на их могилы, и ничего больше…
– Легче всего спросить у них, – предложил Виржиль.
– У кого? – возразил Сирил.
Он сам не осмелился бы подойти с вопросами к матери и сомневался, что Виржиль решится заговорить об этом со своим отцом. Что же касается Алена, который был для них богом, они увидели его в другом свете, и это обеспокоило их.
– Кто кого убил? – спросил Поль.
Они снова замолчали, сознавая, что не должны были находиться здесь. И уж в любом случае не должны были прятаться.
– Я всегда думал, что они скрывают от нас кучу всего, – заключил Виржиль. – Никто мне никогда не объяснял причину взаимной неприязни между Аленом и отцом, но, когда видишь их вместе, понимаешь, что тут что-то кроется! На самом деле, я думал, что… что…
Он понял, что не сможет закончить, признаться, что он подозревал мать и Алена в более чем дружеских отношениях, и надеялся, что это была правда.
– Все это не объясняет, кто умер, – настаивал Поль. – Мой дедушка покончил с собой, а ваш перевернулся в автобусе… Это не так?
Они все в замешательстве повернулись к нему. Разговор, который их удивил, был на самом деле не понятен. До сих пор они не особо интересовались старыми семейными историями. Депортация Юдифи с ее дочерью, их гибель в концлагере, жестокое нравственное страдание Шарля по возвращении с войны составляли особую часть прошлого Морванов, но ни один из этих трагических эпизодов не объяснял разговора Винсена и Алена.
