Все, что с ним произошло в России, действительно было как авантюрный роман: Краснощеков приплыл во Владивосток, где за ним охотились японцы, сидел в тюрьме у Колчака, а выйдя на свободу, стал председателем Дальсовнаркома, фактически создателем Дальневосточной республики.
Дальний Восток так далеко от Москвы… Эта Дальневосточная республика была очередная ленинская хитрость: республика считалась независимой, но подлинной независимости никто ей давать не собирался. Ленин вовремя заметил, что республика может стать реально независимой, или же просто решил подстраховаться. Краснощекова посчитали опасным, схватили и привезли в Москву, обвинив в том, что республика и он планируют стать независимыми от России.
Некоторое время Краснощеков провел в неясном качестве — то ли он всерьез обвиняется в чем-то очень опасном, вроде стремления к личной власти и диктатуре, и его сейчас расстреляют, то ли все это просто так, чтобы не думал о себе слишком много. Но Ленин все же решил, что такими кадрами не разбрасываются, и Краснощекова не расстреляли, а назначили заместителем наркома финансов. А к Лилиному возвращению из Берлина он создал Промышленный банк и стал его председателем. То есть Краснощеков — банкир, первый банкир в Советской России.
Да, еще — он был молодой, сорок два года. И, конечно, женат; жена с сыном в Америке, а дочь Луэлла с ним.
При такой мужской биографии уже совершенно все равно, какой он внешне, красивый или нет, но Краснощеков был красивый, с лицом одновременно интеллектуальным и мужественным. И по его лицу видно, не только по биографии, что человек он сильный.
Вот такой был новый Лилин любовник: биография потрясающая, масштаб личности значительный, образован необыкновенно. И не поэт, и не футурист, до смерти ей надоевшие, а человек дела. Так что еще вопрос, кто Первый Большой, а кто Второй.
«Ты не заменен» — неправда, но правда. Как вообще можно заменить одного человека другим? Только если они абсолютно одинаковые. Или если, выбирая одного, выталкиваешь из своей жизни другого. Как можно мучительного, гениального, мрачного, тяжелейшего Маяковского заменить на заместителя наркома финансов, банкира? Лиля вовсе не «заменяла» плачущего Маяковского на Краснощекова, не молящего о прощении, не пишущего ей стихи. Она хотела их обоих, и от обоих хотела разного.
Маяковский сидит взаперти без права видеться с Лилей, а Краснощеков с ней спит. Маяковский стоит под окнами и умоляет — пусть Аннушка снесет ему вниз записку от Лили, а Краснощеков с ней спит. Маяковский пишет жалкие письма, рассуждает в дневнике о любви к Лиле и обливает страницы слезами, а Краснощеков с ней спит. Секс с Маяковским для Лили мука, а с Краснощековым все по-другому. Краснощековым Лиля восхищается, они и любовники, и друзья — все Лилины любовники, кроме душевно изнеженного капризули Пунина, были ее друзьями, считали ее умной и чувствовали себя с ней удивительно, как будто сами умнели.
Пока Маяковский мучился, Лиля «пила чай» — развлечения, гости, карты, любовник. Нехорошо, жестоко. Но ведь это не она выбирала, кто будет с ней спать, а кто писать стихи и плакать. Вот если бы Краснощекову любимая женщина предложила расстаться, он бы заперся в комнате на два месяца, чтобы думать о ней и плакать? Или использовал бы это время, чтобы без помех заняться своим банком? Маяковский сам выбрал. Наверное, даже ревнивый в глубине души Маяковский понимал — зачем требовать того, что человек не может тебе дать, возьми, что есть. Может быть, он спрашивает — не заменен ли он? Тогда Лиля совершенно честно отвечает — ты не заменен.
Срок «сидения» Маяковского — 28 февраля.
7 февраля Маяковский получает письмо — Лиля предлагает поехать вместе в Петроград. Маяковский пишет (но не ей, а в дневнике), что он поставлен в неправильное положение, не обидное, а именно неправильное: у него нет свободы, нет возможности самому строить отношения, он ее раб.
«Вдруг ты вчера решила, что отношения быть со мной могут, почему же мы не вчера поехали, а едем через 3 недели? Потому что мне нельзя?»
Но довольно неожиданно после этих разумных рассуждений: «Я еду в Питер. Еду потому, что два месяца был занят работой, устал, хочу отдохнуть и развеселиться». Раб делает вид, что он свободен, что это не она решила, а он сам решил.
Лиля Маяковскому:
«Волосик! Щеник!
Больше всего на свете люблю тебя… Мы будем жить вместе, если ты этого захочешь».
«Волосик, я люблю тебя… Готовься к 28-му. Я так жду… Обнимаю тебя и целую весь твой шарик».
Ласковые письма, ласковая Лиля — она устала от него, а теперь отдохнула.
Лиля, очевидно, решила, что Маяковский выполнил условия договора — подумал о себе, о своем характере, изменился.
Во время «домашнего ареста» Маяковский вел дневник. Психологи считают, что по его дневнику можно изучать состояние человека, находящегося на грани психического срыва, человека, близкого к самоубийству.
Он начал его вести не сразу, а после тридцати пяти дней «сидения», то есть когда его чувства обострились до предела. В дневнике Маяковский обвиняет Лилю в том, что она разрушила его жизнь, что любовь их друг к другу — разная.
«Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая».
Он очень точно понимает, как она его любит — как часть жизни, всего, что вокруг нее.
«У тебя не любовь ко мне, у тебя — вообще ко всему любовь… Но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я б хотел так любить».
И еще — в дневнике есть что-то, чего мы не знаем. По воле Лили часть дневника оставалась закрытой до 2000 года, а ее душеприказчики продлили запрет еще на двадцать пять лет. Можно только гадать — что там, в этих неоткрытых страницах, что Лиля хотела скрыть и что должно быть скрыто еще четверть века? Неужели размышления Маяковского о любви — такая страшная тайна?
А что можно было скрывать — что все эти размышления о любви уже не о Лиле? Не о Лиле, а просто о любви? Что он разочаровался в любви к ней, понял, что она не способна дать ему такую любовь, которая ему нужна? Что у нее гости ведут пошлые разговоры, пока он мучается, они «чай пьют»? Что ее друзья недостойные люди и она такая же, как они?.. Но все-таки нет, он же пишет, что любит ее любую.
Тогда что же? Что нужно скрывать?
Что идея эксперимента с домашним арестом принадлежит Брику, что это он, вечный Лилин советчик, придумщик с «неуловимой нравственной физиономией», — инициатор мучительного «сидения»? Что Лиля была только орудием в его руках? И, может быть, Лиля сказала Маяковскому в этом их разговоре: «Ося считает, что мы должны расстаться»?
Можно ли предположить, что одиночное заключение Маяковского — идея Брика? Брик писал в университете работу на тему «Одиночное заключение», знал, что происходит с человеком, с его психикой. Мог ли Брик сказать Лиле: «Что-то Володя давно ничего стоящего не пишет, нужно бы его как-то мотивировать»? Как будто он хладнокровный управляющий, менеджер гения: Маяковский пишет не то, значит, нужно его подкрутить… Можно ли это представить? Легко.
