Тело в улицу брошу я.
Дикий,
Обезумлюсь,
отчаянием иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Маяковский просидел взаперти на Лубянке, под добровольным домашним арестом, два месяца. На самом деле он был не совсем взаперти, его «сидение» было условным — он участвовал в общественных мероприятиях, бывал в издательствах. И Брик навещал его почти ежедневно — они вместе готовили к выпуску первый номер журнала «ЛЕФ». Маяковский через Брика передавал Лиле письма, а Лиля в ответ передавала через Брика записочки. Но ведь это неважно — Маяковский был совершенно уверен, что он в камере одиночного заключения.
Маяковский Лиле, из писем за эти два месяца:
«Я сижу с нравственным удовольствием, но с все возрастающей физической мукой».
«Решенье мое ничем, ни дыханием не портить твою жизнь — главное. То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной, это удар хороший.
Это мое желание, моя надежда. Силы своей я сейчас не знаю. Если силенок не хватит на немного — помоги, детик. Если буду совсем тряпка — вытрите мною пыль с вашей лестницы».
«…Весь я обнимаю один твой мизинец».
«…Не тревожься, мой любименький солник, что я у тебя вымогаю записочки о твоей любви. Я понимаю, что ты их пишешь для того, чтоб мне не было зря больно. Я ничего, никаких твоих „обязательств“ на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве — не надеюсь.
Заботься, детынька, о себе, о своем покое…»
«Я езжу с тобой, пишу с тобой, сплю с твоим кошачьим имечком и все такое.
Целую тебя, если ты не боишься быть растерзанной бешеным собаком».
«Лечи, детка, свои милые нервочки. Я много и хорошо о тебе думаю».
Лиля Эльзе:
«Милая моя Элинька, я, конечно, сволочь, но — что ж поделаешь!.. Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр., что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как дошел он до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же — нет, то Бог с ним!
Прошло уже больше месяца: он днем и ночью ходит под окнами, нигде не бывает и написал лирическую поэму в 1300 строк!! Значит — на пользу!»
Маяковский почти каждый день проходил пятьсот метров до Лилиного дома. Смотрел в окна, стараясь увидеть ее силуэт, подкрадывался к двери, слушал музыку, голоса — гости пили чай с вареньем, без него. А он стоял под окнами. «Бритая голова, очень внимательные умные глаза. Общее впечатление от всего облика — величественное ощущение силы и простоты…» — таким увидел его Василий Катанян, последний муж Лили, он познакомился с Маяковским в 1923 году. Таким, величественным и сильным, выглядел человек, который униженно ждал записки под окнами Лили.
Маяковский Лиле:
«…Напиши какое-нибудь слово здесь. Дай Аннушке. Она мне снесет вниз.
Ты не сердись. Во всем какая-то мне угроза.
Тебе уже нравится кто-то. Ты не назвала даже мое имя. У тебя есть. Все от меня что-то таят. Если напишешь, пока не исчезнет словечко, я не пристану».
Лиля Эльзе:
«Я в замечательном настроении, отдыхаю… Наслаждаюсь свободой! Занялась опять балетом — каждый день делаю экзерсис. По вечерам танцуем. Ося танцует идеально… Мы завели себе даже тапера… Материально живу не плохо — деньги беру у Левочки — у него сейчас много».
Маяковский Лиле:
«Клянусь тебе твоей жизнью, детик, что при всех моих ревностях, сквозь них, через них я всегда счастлив узнать, что тебе хорошо и весело».
«Я влезу к себе еще больше, ничего не понимая, совсем побитый.
Нужен я тебе или не нужен.
Твой любящий Щен.
Неужели ты кончила со мной?»
«Любишь ли ты меня?
Для тебя, должно быть, это странный вопрос — конечно, любишь. Но любишь ли ты меня? Любишь ли ты так, чтобы это мной постоянно чувствовалось?
…Нет».
Из поэмы «Про это»
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я не знаю, где ты и с кем
[7]
.
Было ли у Маяковского чувство собственного достоинства? Как-то был случай: Маяковский вернулся в кафе за забытой Лилей сумочкой и в ответ на насмешливое удивление сказал, что готов эту сумочку в зубах всю жизнь таскать, что в любви обиды нет. Да, в любви обиды нет, но одно дело вернуться за сумочкой, а другое — если тебя пинают «уходи», а ты с колен — «люблю…». Но когда отношения изначально заданы, когда один говорит: «Я всегда буду тебя любить, а ты всегда будешь меня любить?», а другой отвечает: «Не знаю», — это игра, в которой это пресловутое «достоинство», гордость, самолюбие уже заранее проиграны.
Маяковский Лиле:
«Ты не ответишь, потому что я уже заменен, что я уже не существую для тебя, что тебе хочется, чтоб я никогда не был. Я не вымогаю, но, Детка, ты же можешь сделать двумя строчками, чтоб мне не было лишней боли. Боль чересчур!.. Но ведь лишней не надо боли, детик!»
Лиля Маяковскому:
«Ты не заменен. Это правда, хотя я и не обязана быть правдивой с тобой».
«Ты не заменен» — неправда, ложь, не обычная, тихая ложь, а просто феерическое вранье. Все вокруг знали — Лиля же никогда ничего не скрывала, — что в это время ее роман с Краснощековым был в самом разгаре.
Знал ли Маяковский? Лиля сама ответила на этот вопрос — «всегда знал». Скрывать она считала пошлостью, изменой себе, своим принципам, поэтому он всегда знал обо всех ее любовниках. Но, может быть, именно об этом ее любовнике Маяковский не знал, может быть, этот ее любовник особенный?
Какой он был, Александр Михайлович Краснощеков, которого Лиля называла Второй Большой, из-за которого Маяковский был отлучен от дома, стоял под окнами, унижался, плакал?
Он был — необыкновенный. Родился в Чернобыле, это был еще не городок, а село, местечко. Юношей стал революционером, сидел в тюрьме, потом эмигрировал в Америку, где жил до 1917 года. В Америке он был и маляром, и портным, кем только не был. Потом выучился, получил два высших образования — юридическое и экономическое. Стал юристом, известным по всей Америке, защищал права рабочих и эмигрантов. Все это уже говорит о том, что человек он был амбициозный и талантливый.
Дальше было совсем уж необычно. Сразу после революции он, добившийся в Америке настоящего, большого успеха, отказался от американского гражданства и вернулся в Россию. Что им двигало: он был навсегда пленен идеей революции или это был личный авантюризм (в Америке у него уже все состоялось и ему было неинтересно, а в России — такое!..)?
