До этого у Бриков и Маяковского была двенадцатиметровая комната, а из нее они переехали в квартиру в Водопьяном, в самом центре Москвы. Это была коммунальная квартира, где у них были три большие комнаты. Из двенадцатиметровой комнаты в три большие, такое внезапное улучшение жилищных условий, почему?..
В июне Брик поступил на работу — в ЧК. Правда, юрисконсультом, а не кем-то страшным вроде следователя, но в ЧК. Брик ведь уже давно не юрист, он — филолог, идеолог культуры. А в этом нешуточном учреждении его назвали юрисконсультом и вменили в обязанность, кроме непонятно каких юридических услуг, совершенно понятную вещь — наблюдать за «буржуями». Он ведь сам из «буржуев» и поэтому их нравы хорошо знает.
Как же Брик, культурный, а значит, брезгливый человек, мог? Ведь все-таки ЧК, охранка, тайная полиция — приличные люди туда не ходят. Значит, Брик был «неприличный»?
Позор вообще-то, стыд и позор!.. Был порядочный человек Осип Брик, филолог Брик, а стал кто?!
На входной двери новой квартиры Бриков и Маяковского в Водопьяном появилась записка. Кто-то — неизвестно кто это был — улучил момент и прикрепил записку кнопкой или приклеил.
«Вы думаете, здесь живет Брик, исследователь языка?
Здесь живет шпик и следователь ЧК».
Значит, все же многие из их близкого окружения понимали, что — гадость?
Якобсон вспоминал: «Работа в ЧК его очень испортила». Испортила?.. Часто пишут, как Брик рассказывал о пытках, которым он был свидетелем. Якобы был свидетелем. Ни в одних мемуарах нет ни одного конкретного документа, разговора, нигде не сказано: «Брик мне это сказал». На самом деле это «говорят, что говорят, что Брик…».
Есть только одно настоящее свидетельство Романа Якобсона: в 1922 году в Берлине Брик говорил, что он был свидетелем «довольно кровавых эпизодов» и что ЧК — это «учреждение, где человек теряет сентиментальность». Это все-таки не то же самое, что присутствовать на пытках, для этого нужно быть от природы жестоким, а Брик — был ли от природы жесток? Вряд ли. Так что, может быть, он врал. Придумывал. Хвастался мальчишкам.
Но, может быть, это для нас сейчас «поступил на работу в ЧК» означает «поступил на работу в ЧК», а для него тогда, давно, миллион лет до нашей эры, это было… как часть тусовки?.. Ну… они жили-жили на даче, и — вечерний чай, дачная веранда, комариный вечер, и вдруг кто-то из гостей приобнял Брика за плечи и предложил: «Старичок, а не хочешь ли ты…» Не убивать предложил, не пытать, не доносить, а просто — поиграть с большими ребятами. И Брик радостно согласился. Нельзя, конечно, совсем исключать определенный романтизм, да вот только Брик был последним человеком, которого можно отнести к романтикам.
Брик в разговоре с Н. Мандельштам назвал Мандельштама «чуждым элементом». Он имел в виду, что успеха не будет и вообще никакого толка не будет, если жить поперек эпохи. Нужно приспосабливаться, держаться на плаву, быть в струе, дружить с чекистами, служить в ЧК… Сам Брик никогда не был «чуждым элементом». И служба Осипа в ЧК — это не романтизм революции, не «власть защищает левое искусство». Речь шла не о такой ерунде и не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы жить хорошо. И еще — Осип Брик любил манипулировать людьми, ситуациями, и служба в ЧК давала эту возможность.
…Брик радостно согласился: ЧК — это власть, власть — это круто. А к тому же льготы, выгоды, возможности. Но был он в ЧК недолго, его оттуда… как правильно сказать? уволили, выперли, исключили. За медлительность, неисполнительность, неповоротливость — природная лень оказалась сильнее желания присоединиться к власти, как у книжного мальчика, который восхищенно смотрит в окно на дворовых хулиганов, а потом уходит читать.
Ну а что же Лиля? В определенном кругу быть шпиком и следователем всегда было стыдно. Ей, должно быть, было неприятно прочитать такую записку, прикрепленную к их двери. Но нет, кажется, ничего.
Пастернак вспоминал, как страшно было слышать у Бриков за полночь Лилины, обращенные к гостям, слова: «Подождите, будем ужинать, как только Ося придет из ЧК». Довольно далеко ушла прежняя Лиля от того времени, когда ждала своего Осю, юриста и предпринимателя, в роскошно обставленной четырехкомнатной квартире в Чернышевском переулке, он приходил с работы, и они ужинали, музицировали, читали Ницше, Кьеркегора, Данте…
Лиля говорит не «придет с работы», а «придет из ЧК», значит, для нее важно, где он работает, она гордится, что они с Осипом при власти.
И правда, Лиля радуется, как какая-нибудь пошлая мещанка, что муж у нее — начальник.
Вот к Маяковскому в Водопьяный переулок пришла знакомая с просьбой освободить арестованного друга. Она рассказала, как это было, как Маяковский обратился к Лиле:
«— Дорогая, тут такое дело… Только Ося может помочь…
— Сейчас позову его…
Во всем ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.
Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.
…А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:
— Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили».
Вообще-то в этом вся Лиля — знакомая Маяковского не думает, что Лиле не стыдно и приятно быть начальственной дамой, женой мужа-начальника, который может освободить, может арестовать. Она не думает: «Брик близок к власти, к насилию, и Лиле это нравится», не чувствует к ней брезгливости. Она думает — какая же прелестная эта Лиля.
Считается, что Лиля была безоговорочно предана власти. Ничего подобного! Лиля была безоговорочно предана самой себе, своему желанию быть с главными, победителями, хозяевами жизни. Лиля не из тех женщин, у которых есть собственная позиция. Она жила как бы «по мужчинам», «по Брику», не сама. И к власти относилась как слабая женщина к мужчине — боготворила, подчинялась, старалась понравиться, услужить. Почему? Она такая. «Просто он такой» — это спасительное определение, после которого уже ни к кому не может быть моральных претензий. Лиля такая, любит власть. Но на личную жесткость, подлость она не способна, друзей не предает, она вполне порядочная, жалостливая. И даже в роли начальственной дамы очаровательная, что вообще-то трудно и мало кому удается.
Намекают, что Брик «получил квартиру от работы». Может быть, так и было, но точно этого никто не знает, бумажки «выдать Брику три комнаты за отличное наблюдение за буржуями» не сохранилось.
В квартире в Водопьяном переулке первая комната — Лилина. Стены выкрашены голубой краской, стол с самоваром, рояль, клетка с канарейкой. Канарейка — это такой модернистский жест, отклик на модный штамп «канарейка, фикус — мещанство». За ширмой кровать, над ней табличка «На кровать никому садиться нельзя».
Из Лилиной комнаты дверь в комнату Осипа — они живут как муж и жена, в смежных комнатах. Комната Брика: диван, книжные полки, огромное количество книг — на полках, на полу.
