А как в этой комнатке могла происходить интимная жизнь Лили и Маяковского? Ну как-то происходила. А как происходит интимная жизнь, если это другие трое — муж, жена и взрослый ребенок или муж, жена и бабушка?
Так что «двенадцать квадратных аршин жилья» без иронии подтверждают: это была настоящая семья, как-то они прилаживались к такой жизни, и все.
Лиля, Осип и Маяковский втроем переживали голод и холод, топили камин чем придется. В квартире не работали водопровод и канализация… Это что же, у них не было туалета?..
Маяковский описал, как они ходили в уборную на Ярославский вокзал, пешком через всю Москву. Но в стихах это одно, а если вдруг заболит живот или еще что-нибудь… Как без туалета и без воды?..
Голодали, как все тогда, каждый пытался что-то придумать, добыть что может.
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости
две морковинки
несу
за зеленый хвостик.
Один раз Лиля поменяла свой жемчуг на мешок картошки. В другой раз придумала переписать от руки «Флейту-позвоночник» с посвящением себе («Посвящается Лиле Юрьевне Брик»), а Маяковский дополнил самодельную книжку своими рисунками — и продали букинисту, купили еды. Маяковский — кормилец.
Маяковский: «…Только в этой зиме понятней стала мне теплота любовей, дружб и семей». Голодные, замерзшие, не очень чистые, но впервые по-настоящему вместе.
Как у всех любящих друг друга людей, у них был свой нежный домашний лексикон. Лиля: «Мы стали звать Владимира Владимировича Щенком». Не то чтобы это интимное какое-то словечко, для каждого было прозвище, никто не исключен из нежности, у них все нежности на троих. Лиля — Киса, Маяковский — Щенок, а Осип — Кот. Раз Лиля киса, то он кот. Коту, кстати, уже за тридцать. Брик слишком серьезен, чтобы быть каким-нибудь Львенком, Лисенком, Хоречком.
Все трое подписывали свои письма друг к другу рисунками — разлапистый щенок, задумчивый кот, хорошенькая кошечка. У Лили была потом специальная «кошачья печать» для писем «зверикам». Такая Лилина ребячливость обаятельно сочеталась с ее железной волей — зверики, немедленно сделайте все, как я велю, а то ваша Киса так вас исцарапает, что своих не узнаете!
Прозвища членов этой кошачье-собачьей семьи так удивительно точны, что можно было бы больше ничего о них не знать.
Киса и Кот — одной породы, а Щенок другой породы. Щенок думает: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, он бог», а Кот и Киса думают: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, я бог». Щенок привыкает к людям, Кот и Киса — к месту. Щенок не может без хозяев, зависит от них, вьется под ногами, просит ласки и внимания, страшно предан и бестолково лижет руки.
Киса ходит сама по себе, в ласке нуждается, но с хитростью.
А Кот? Он в усы усмешку прячет, усмехается в усы, ловит нас на честном слове, на кусочке колбасы. Кот — отстраненный, не может безоглядно любить Кису, как Щенок. Кисе тоже не позавидуешь: всю жизнь любить и мириться с отчужденностью.
Лиля про Маяковского и собаку Щеника: «Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца».
В этих словах разгадка характера их интимных отношений. Не пошлое «что он мог у нее просить, не еду же, тогда что, любви?» Маяковский мог просить у Лили сто миллионов вещей, которые бывают в совместной жизни, — подвинься, пойдем, давай пить чай… Но и их интимные отношения были такие же: он «просил», она не соглашалась, он «не отставал», а она соглашалась или нет. Тщательно отмеренная кошачья ласковость и щенячьи горячие поцелуи без счета, без меры.
Какое-то время они совсем не расставались, а потом Маяковский ненадолго уехал в Петроград по делам. В поезде он вел дневник, «Дневник для Личика».
«1 ч. 28 м. Думаю только о Лилике…
3 ч. 9 м. Детка, еду, целую, люблю…»
И так далее… до конца следующего дня — дорога тогда занимала сутки. И на следующий день с самого утра:
«7 ч. 45 м. Доброе утро. Люблю Кису. Продрал глаза.
9 ч. 6 м. Думаю только о Кисе.
9 ч. 40 м. Люблю детку Лику.
10 ч. 40 м. Дорогой Кисит.
11 ч. 45 м. Лилек, думаю только о тебе и люблю ужасно.
12 ч. Лисик.
12 ч. 30 м. Подъезжаю с тоской по Кисе, рвусь к тебе, любящий Кисю Щенок».
И в Петрограде продолжаются эти записи, и в поезде на обратном пути, и заканчиваются так:
«…9 ч. 35 м. Поезд подходит к Кисе или, как говорит спутник, к Москве».
Спутник Маяковского, тот, кто вместе с ним возвращается в Москву, приближается к Москве, а Маяковский — к Лиле. Что это — он поэт и все у него гипербола, все надрыв? Или у него такая огромная любовь?.. Ведь это не первые месяцы любви, когда человек не помнит себя в угаре страсти, — уже три года прошло, как он полюбил Лилю…
Летом 1919 года была дача в Пушкине, вместе с Романом Якобсоном. Помните эту смешную историю — через много десятилетий Лиля Юрьевна бежит к Якобсону в аэропорту и шепчет ему: «Рома, не выдавай!» Правда это или сплетня, но получается, Лиле было чего бояться? Якобсон был самым близким человеком к ним четверым, включая Эльзу, знал о них все, что можно было знать, и если Лиле было чего бояться, то помнить что-то для нее опасное мог только он.
Опять была дачная идиллия, как в Левашове: Лиля загорает, Маяковский работает, Брик разрабатывает теорию предложения и спроса в искусстве. Разработает теорию и скажет Маяковскому — что людям нужно от искусства, и что Маяковский должен им дать. А Якобсон изучает рифмы Маяковского. Все при деле, и все при Маяковском.
Была идиллия… Была ли? У них был блокнотик, «Желтая книга боевых действий между Лилей и Володей». Маяковский записывал туда свои обиды, Лиля записывала «мирные договоры», чтобы Маяковский, прочитав, мог принять их и стереть ластиком причиненные ею обиды. Какие обиды?.. Якобсон писал Эльзе об этом периоде их жизни: «Лиле Володя давно надоел, он превратился в такого истового мещанского мужа, который жену кормит-откармливает. Разумеется, было не по Лиле. Кончилось бесконечными ссорами: Лиля готова была к каждой ерунде придраться».
Это «готова была к каждой ерунде придраться» — ужасно мило. Прежде в Лиле была неприятная четкость, как будто она автомат для управления мужчинами, литературный персонаж, а не живой человек, в котором всегда есть непоследовательность. Впервые она обнаружила слабость: Маяковский так ее раздражает, что она готова вцепиться в него за всякую ерунду — не то сказал, не так посмотрел, не там сел!..
Якобсон: «Он невероятно боялся Лили. Она могла ему выговор сделать, и он был кончен». Ну конечно! Когда ты кого-то раздражаешь, заранее сжимаешься, заранее дрожишь, потому что не знаешь, в чем виноват, — для чужого раздражения ведь нет никакой причины, это физиологическая реакция организма на бедного тебя… А уж если выговор жестокими словами — ужас!..
