Герцогиня и ее дамы ткали, пряли, вышивали одежду и, конечно, разговаривали. Мари, которой так часто приходилось сидеть и слушать их, казалось, что в Ренне никто никогда не замолкал. Двор был утомительным и волнующим лабиринтом голосов: каждый вечер она ложилась спать, устало думая, будто сумела ухватить один из его секретов. И каждое утро, просыпаясь, обнаруживала, что рисунок лабиринта переменился: к нему прибавился новый голос, новый поворот. Родственники и служащие герцога, слуги и около тридцати замковых рыцарей оставались при дворе постоянно, но остальные лица менялись с головокружительной скоростью: рыцари являлись к своему сюзерену, чтобы нести положенную им в течение года военную службу – приезжали, приветствовали, уезжали на назначенные им посты или оставались при гарнизоне; арендаторы и управляющие герцогских владений прибывали с докладами и уезжали, получив указания; бароны добивались расположения или жаловались на грабеж соседей; епископы и аббаты вели переговоры о бенефициях. У Мари, привыкшей к монастырской жизни, где появление незнакомца становилось событием, просто захватывало дух. И все эти люди непрестанно говорили. Даже язык, на котором они разговаривали, постоянно менялся: разговор мог начаться по-бретонски, закончиться по-французски, а в середине идти на латыни. Почти все владели обоими местными языками, а большинство должностных лиц свободно говорили и на ученом языке. Герцог был родом из Кимпера, из глубины западной Бретани, и предпочитал говорить на бретонском, поэтому большинство рыцарей делали то же. Мари попросила одну издам герцогини обучить ее этому языку. Однако она вполне могла бы обходиться и своим французским: герцогиня, родившаяся и выросшая в Ренне, предпочитала французский, и ее приближенные, естественно, следовали примеру своей госпожи.
Когда Элин вошла на галерею, она была полна напевных французских разговоров относительно – вполне понятно – дождя. Появление девушки, закутанной в промокший плащ, только добавило в огонь разговора пищи.
– Клянусь святой Анной, дитя, ты же промокла до нитки! – воскликнула герцогиня.
Мари попыталась относиться к Авуаз с неприязнью, но у нее абсолютно ничего не получилось. Герцогиня оказалась волевой, властной, но добродушной, чувствительной, хитрой и на удивление грубоватой. У нее были больные ноги, слабый желудок, жадный интерес ко всем окружающим и удивительный вкус к жизни. А еще она была доброй: Мари не скоро забудет припарку из листьев огуречника в свой первый вечер в Ренне и то, как герцогиня хлопотала, чтобы найти ей новые платья, негодующе заявив, что Мари просто глупо было бояться – никто не посмеет сделать что-то плохое ее собственной кузине. Даже отказаться от платьев оказалось невозможно: «Дитя, ты не можешь, никак не можешь носить при дворе это черное безобразие». Поскольку, помимо «черного безобразия», у Мари были только старые платья из Шаландри, которые уже ей не годились, пришлось принять благотворительность герцогини, хотя из предложенных ей платьев она выбрала только самые простые. Под воздействием твердости и доброты своих новых опекунов она и не заметила, как дала герцогине клятву не делать новой попытки убежать из своего мягкого плена, если ее не начнут принуждать к браку.
– Сними свой мокрый плащ! – сказала тем временем герцогиня, обращаясь к Элин. – Сибилла, пойди принеси девочке одеяло. Не припомню другого такого отвратительного июня.
– Если погода не изменится, – сказала Сибилла, которая была женой главного конюха герцога, – им придется отменить открытие сезона охоты на оленей. Господи, что люди тогда скажут!.. Здесь в сундуке нет одеял, моя госпожа.
– Тогда пойди и возьми с какой-нибудь постели! – приказала Авуаз. – А ты, Корентин, – обратилась она к дворецкому, – скажи, чтобы для гостьи прислали горячего вина. И... почему бы нет?., для нас всех тоже.
Он поклонился и ушел.
– Я принесу одеяло, – предложила Мари.
Когда она принесла одеяло, Элин уже усадили на место Сибиллы рядом с герцогиней, а Сибилла сидела на сундуке, рядом с мокрым плащом и головной повязкой Элин. Элин поджала под себя замерзшие ноги, оставив испачканные в грязи туфельки на сухом камыше. Залитая дождем, хрупкая, светлая и сияющая, она светилась в сумрачной галерее, словно белые фиалки в темном лесу. Мари посмотрела на нее с облегчением. Она надеялась на то, что Элин окажется удивительно красивой. Ее сердце еще упорно сжималось при мысли о Тиарнане, несмотря на все ее попытки указать ему на нелепость такого поведения. Если Элин окажется удивительной, то ей не надо будет стыдиться себя. Мари бережно закутала одеялом хрупкие плечи Элин, и та посмотрела на нее с милой улыбкой благодарности.
– Надеюсь, что солнце выглянет ради вашей свадьбы, леди Элин, – сказала герцогиня. – Но тем временем мы тебе рады. Боюсь, что сейчас в замке много народа, так что тебе до свадьбы придется делить с кем-нибудь постель.
– И после свадьбы тоже, – лукаво вставила Сибилла. Несомненно, герцогиня предвидела такую шутку, но все равно от души посмеялась. Элин порозовела.
В любом замке гостям приходилось делить постели, но в Ренне такое случалось особенно часто. В спальнях постоянно не хватало мебели. Двор Бретани, как и большинство правящих дворов Европы, не оставался на одном месте, а кочевал между резиденциями герцога: Нантом, Рейном, Компером, Плоэрмелем и еще несколькими замками поменьше. Это помогало распределять обузу снабжения двора между различными поместьями, и кроме того, замки оставались свежими. (После нескольких месяцев пребывания всего двора перегруженные канавы и свалки вокруг всех построек начинали невыносимо вонять, поскольку настоящей канализации не существовало.) Когда двор уезжал, спасаясь от запаха, то часть мебели увозили на багажных повозках, но большую часть оставляли в пустых помещениях под охраной постоянного гарнизона замка. Ренн был настолько новым, что собственной мебели еще не успел накопить. Даже камни в его постройках были еще остроугольными и сверкающими, даже свод большого зала еще был светлым, не закопченным десятилетиями дыма. Внутренние стены были по большей части голыми: лишь немногочисленные гобелены и занавеси украшали камень. Ширмы для разгораживания комнат были рассчитаны на помещения меньшего размера и не доставали до стен. Отправляясь на галерею, надо было не забывать захватить с собой табурет, иначе приходилось сидеть на полу или на сундуке, как Сибилла.
– Леди Элин может поселиться со мной, – предложила Мари, – если захочет.
Элин снова ей улыбнулась, на этот раз немного смущенно:
– Мы знакомы, леди?..
– Мари. Нет, мы не знакомы. Но твой будущий муж оказал мне огромную услугу, так что мне хотелось бы отплатить за нее, чем я могу.
– О! – воскликнула Элин, вскакивая на ноги. – Так это ты Мари Пантьевр! Я столько о тебе слышала.
Она втайне тоже почувствовала облегчение. Она невольно испытывала ревность и тревогу из-за беглянки-наследницы, которую спас Тиарнан, – особенно когда один из ее братьев сказал ей, что весь двор влюбился в эту незнакомку. Но тревожиться было незачем. Мари оказалась всего лишь миловидной, на ней было простое голубовато-серое платье, и она была слишком стара для незамужней девицы. Элин понравилось, как она сказала «твой будущий муж» – так открыто и дружелюбно. С этой стороны никакой опасности не было.
