Цезарион усмехнулся, испытывая смешанное чувство по отношению к египтянину: он одновременно и презирал Ани, который шел на обман, и восхищался его решимостью и смелостью.
Цезариону не совсем нравилась роль, которую придумал для него Ани: придавать сомнительную достоверность притязаниям крестьянина. Но ему действительно хотелось попасть в Александрию. «Ты ведь о ком-то беспокоишься, – говорил ему Ани. – Разве ты не хочешь узнать, как они там?» Юноша вспомнил о своем младшем брате, который стоял посреди двора, сдерживая слезы.
Как же там маленький Птолемей Филадельф – сын Марка Антония и Клеопатры, которому родители дали титул – царь Македонский? Его казнили? Заточили в темницу? Может, он сейчас плачет о матери и старшем брате? Какие планы у Цезаря Октавиана, нового безжалостного правителя Египта, относительно последнего отпрыска династии Лагидов?
Цезарион никогда не был особенно близок со вторым сводным братом и сестрой. Когда близнецы Александр Гелиос и Клеопатра Селена были маленькими, он, здоровый и полный сил, занимался с учителями и проводил все свободное время со своими сверстниками. Близнецов Цезарион видел редко. Болезнь настигла его, когда Филадельфу было всего два годика. В первый год болезни Цезарион чувствовал себя очень плохо – причем попытки вылечить его доставляли больше мучений, чем сама болезнь, – и поэтому он проводил больше времени, играя в спокойные игры со своим младшим братом. Маленький Филадельф был без ума от него – старший брат, самый лучший на свете, играет с ним! – и эта любовь помогла Цезариону пережить унижения, постигшие его в тот ужасный год. Он и в дальнейшем, как только появлялась возможность, проводил время с Филадельфом.
Если бы только приехать в Александрию! Прежде всего он обязательно поможет своей матери, царице. Ему нужно будет разведать, есть ли хоть какой-то шанс вызволить ее из плена. Однако он смутно ощущал, что вряд ли ему удастся чем-то помочь ей. Филадельф же слишком мал, чтобы его охраняли стражники. Наверняка за ним присматривают няньки. Если он еще жив, то Цезарион должен попытаться спасти брата.
– Я буду писать для тебя письма, – сказал он Ани.
– Так ты согласен? – широко улыбаясь, спросил египтянин. – Хорошо, очень хорошо! Тогда, может, мне принести что-нибудь из города? Папирус? Стилос?
[17]
– Ты хочешь, чтобы я начал прямо сейчас? – изумленно спросил Цезарион.
Ани успокаивающе замахал руками.
– Нет, нет! Просто я хочу, чтобы таможенные документы были готовы к тому времени, как мы прибудем в Коптос. По всей видимости, мы отправимся в путь, когда ты немного поправишься. Не знаю, будет ли у меня еще время пойти за покупками, поэтому я схожу за ними сейчас. Папирус, стилос, чернила, церы...
[18]
Что-нибудь еще?
Цезарион в ужасе смотрел на Ани. Он весь содрогался при мысли о пустыне. Но нельзя забывать, что здесь Архедам и римляне. Да, нужно ехать. Нужно убираться отсюда как можно скорее. Если Ани будет ждать, когда ему станет лучше, это продлится целую вечность.
– Шляпу, – сказал он.
– Гораздо лучше покрыть голову платком, – посоветовал ему Ани. – Из грубой ткани, чтобы можно было дышать. Он и от пыли защитит.
– Нет, мне нужна шляпа, – упрямо заявил Цезарион. – Петре, с широкими полями, чтобы уберечься от солнечных лучей. И еще короткая хламида, которую надевают в дорогу греки.
Ани на мгновение задумался и ответил:
– Будь по-твоему. Однако придется подождать, покаты не встанешь на ноги, чтобы пойти и примерить шляпу. Хламиду я возьму на складе.
Ближе к вечеру Ани принес хламиду – ярко-оранжевого цвета, с синей каймой. Цезарион с возмущением посмотрел на нее. Всю свою жизнь он носил пурпурное одеяние, иногда – белое с золотым или алое.
Конечно же, сейчас пурпур ему надевать нельзя, но – оранжевый? Ему вспомнилось, как в честь какого-то праздника он сидел перед толпой на площади в Александрии, одетый в пурпурный шелк, приятно касавшийся тела, а вокруг головы была повязана лента с закрепленной на ней царской диадемой. Тогда над ним витал аромат благовоний, а вокруг раздавались восторженные крики толпы.
От полуденной жары в палатке стало душно, немного кружилась голова. Рана начала неприятно жечь. Оранжевый! Пурпурный предназначен для царей, а оранжевый – для кого? Для писцов, работающих на погонщиков верблюдов, и слюнявых эпилептиков?
– Это хорошая хламида, – с гордостью сказал Ани. – Ее сделали в моей мастерской. Ткань выкрашена в шафране и корне марены, а этот синий – настоящий индиго – никогда не полиняет. Клеон сказал, что в Мунде за такую ткань готовы заплатить по цене ладана.
– Она слишком яркого цвета! – скривившись, воскликнул Цезарион. – Выглядит вульгарно. Мне нужно что-нибудь потемнее. Синий или... зеленый. Или даже черный.
«Это будет более всего подходить ситуации, – подумал он. – Черный – цвет траура».
Ани насупился и закусил губу.
– Ну, с этим сложнее. На юге любят яркие цвета, поэтому я взял с собой именно такой товар. Это все, что у меня есть.
– Тогда пойди и купи... Египтянин еще больше помрачнел.
– Послушай, мальчик, я не собираюсь покупать для тебя одежду, когда у меня на складе лежит целая куча, причем превосходного качества. Кроме того, темная хламида не для путешествий, белая тем более. От пыли она уже через полдня придет в негодность. А вот это, – сказал он и потряс хламидой, – то, что надо для дальней дороги. К тому же не так сильно пачкается. Да ты только глянь, какого хорошего качества материя! Даже в Коптосе за нее отдали бы пятьдесят драхм, а это хороший заработок за целый месяц!
Цезарион не сразу понял, о чем говорил Ани. Заработок? О Зевс! Ани оценил его труд – его, Птолемея Цезаря, которому поклонялись как богу, – в пятьдесят драхм в месяц! От возмущения юноша даже не знал, что ответить. Оставалось только с ненавистью и презрением посмотреть на египтянина.
Но Ани это не впечатлило. Не говоря больше ни слова, он просто кинул хламиду Цезариону. Внезапно тот почувствовал, как к горлу начала подкатывать тошнота, появился знакомый запах гнили. Его охватил неизъяснимый ужас.
– Аполлон! – пробормотал юноша, страшась того, что его ждет через минуту. Судорожно нащупав мешочек с лекарственной смесью, он приложил его к лицу. Ани тем временем неотрывно наблюдал за ним. Цезарион схватил злосчастную хламиду и натянул ее себе на голову, чтобы спрятаться от пристального взгляда Ани. Отвратительный запах гнили заглушил аромат специй. Вдох, другой...
В пруду плавают рыбы. Он вытягивает руку под водой, стараясь поймать какую-нибудь из них, но рука тонет в тине. Вода в пруду зацвела.
