— Я наелась, — сказала она. — Но давайте поскорее закажем кофе, вы не против? Точно вам говорю, у мистера Хартли будет сердечный приступ из-за того, что вы прибыли в его отсутствие. А мне надо ускользнуть с приема пораньше, и за это он меня не похвалит.
Улыбка Эриха пропала.
— У вас планы на вечер?
— Причем большие планы. Если опоздаю забрать девочек из «Передового детского центра» миссис Кертис, у меня будут неприятности.
Дженни подняла брови, поджала губы и изобразила миссис Кертис:
— Обычно я закрываюсь в пять часов вечера, но для работающих матерей делаю исключение, миссис Макпартленд. Но пять тридцать - это предел. Не хочу ничего слышать о пропущенных автобусах или телефонных звонках в последний момент. Либо вы здесь к пяти тридцати, либо следующим утром оставляете детишек дома. Ясненько?
Эрих рассмеялся:
— Ясненько. Теперь расскажите о своих девочках.
— Ну, это легко, — сказала Дженни. — Понятное дело, они умные, и красивые, и прелестные, и...
— И в шесть месяцев ходили, а в девять - разговаривали. Вы как моя мать. Люди говорят, именно так она обо мне рассказывала.
Лицо у него вдруг стало задумчивое, и от этого у Дженни странно екнуло сердце.
— Уверена, что она говорила правду.
Он рассмеялся:
— А я уверен, что нет. Дженни, Нью-Йорк поражает меня. Каково было расти здесь?
За кофе она рассказывала о городской жизни:
— На Манхэттене нет ни одного здания, какое я не любила бы.
— Не могу представить этого, — возразил он сухо. — Впрочем, другой жизни вы и не знаете.
Говорили про ее брак.
— Как вы себя чувствовали, когда все кончилось? — спросил он.
— Как ни странно, не больше сожалений, чем, наверное, бывает после типичной первой любви. Разница в том, что у меня есть дети. За это я всегда буду благодарна Кевину.
Когда они вернулись в галерею, их уже ожидал мистер Хартли. Дженни с тревогой заметила гневные красные пятна на его скулах и восхитилась тем, как Эрих успокоил его:
— Уверен, вы согласитесь, что еда в самолетах совершенно несъедобна. А миссис Макпартленд как раз собиралась на обед, и я уговорил ее разрешить мне присоединиться. К еде я едва притронулся, так что с нетерпением жду обеда с вами. И позвольте похвалить вас за то, как вы разместили мои работы.
Красные пятна уменьшились. Вспомнив о толстом сэндвиче, который умял Эрих, Дженни с притворной скромностью сказала:
— Мистер Хартли, я порекомендовала мистеру Крюгеру цыпленка по-киевски. Пожалуйста, убедите его заказать это блюдо.
Эрих поднял бровь, и, проходя мимо Дженни, пробормотал:
— Большое спасибо.
Позже она пожалела о том, что поддразнила его. Она едва знает этого человека. Откуда тогда это ощущение близости? Он был полон сочувствия и все же производил впечатление скрытой силы. Ну, если он никогда не нуждался в деньгах, да еще не обделен красотой и талантом, почему бы не чувствовать себя уверенно?
Всю вторую половину дня в галерее было людно. Дженни высматривала известных коллекционеров. Их всех пригласили на прием, но она знала, что многие придут пораньше, чтобы изучить выставку. Цены кусались, и даже очень, для нового художника. Но, видимо, Эриху Крюгеру было все равно, продадутся картины или нет.
Хартли вернулся как раз тогда, когда галерею закрыли для посетителей. Он сказал Дженни, что Эрих отправился в гостиницу переодеться к приему.
— Ты произвела на него большое впечатление, — заявил Хартли, порядком озадаченный. — Он только о тебе и расспрашивал.
К пяти часам прием был в полном разгаре. Дженни переходила с Эрихом от критиков к коллекционерам, представляла его, поддерживала светский разговор, давала художнику возможность обменяться с людьми парой слов, потом уводила его знакомиться со следующим гостем. Не раз и не два их спрашивали:
— Эта юная дама была вашей моделью для «Воспоминания о Каролине»?
Кажется, Эриху нравился этот вопрос.
— Начинаю думать, что так оно и было, — отвечал он.
Мистер Хартли приветствовал прибывающих гостей. Глядя на его блаженную улыбку, Дженни пришла к выводу, что выставка оказалась большим успехом.
Судя по всему, критики тоже были в восторге от Эриха Крюгера. Он сменил спортивную куртку и слаксы на хорошо сшитый темно-синий костюм. Его белая рубашка с французскими манжетами явно была сшита на заказ, красно-коричневый галстук на фоне жесткого белого воротничка подчеркивал загорелое лицо Эриха, голубые глаза и серебряные пряди в волосах. На мизинце левой руки он носил золотое кольцо - Дженни заметила это за обедом. Теперь она поняла, почему кольцо показалось ей знакомым. Его носила женщина с портрета. Должно быть, обручальное кольцо матери Эриха.
Дженни оставила Эриха разговаривать с Элисон Спенсер, элегантной молодой женщиной - критиком из журнала «Арт Ньюс». Та была в кремовом костюме от «Адольфо», который оттенял ее пепельные волосы. Дженни вдруг осознала, что ее шерстяная юбка совсем простая, а сапоги смотрятся поношенными, хоть на них и поставили новые подметки и начистили. Она знала, что ее свитер выглядит в точности таким, какой он есть, - дешевая, бесформенная тряпка из полиэстера.
Дженни попыталась объяснить свою внезапную подавленность. День был долгий, и она устала. Ей пора уходить, и она почти боялась забирать девочек из садика. Пока Нана была с ними, возвращение домой приносило радость.
— А теперь, дорогая, садись и расслабься, — говорила Нана. — Я смешаю нам по коктейлю.
Ей нравилось слушать о том, что происходит в галерее, и она читала детям сказку, пока Дженни стряпала ужин.
— Джен, с тех пор как тебе исполнилось восемь, из тебя кухарка лучше, чем из меня.
— Ой, Нана, — дразнила Дженни, — если бы ты не жарила гамбургеры так долго, они бы не смахивали на хоккейные шайбы...
С тех пор как умерла Нана, Дженни забирала девочек из детского сада, на автобусе отвозила домой и отвлекала их печеньем, пока готовила поесть.
Когда она надевала пальто, ее задержал один из самых известных коллекционеров. Наконец в двадцать пять шестого ей удалось сбежать от него. Она подумала, не пожелать ли Эриху спокойной ночи, но он все еще был увлечен разговором с Элисон Спенсер. Наверняка ему будет все равно, что Дженни ушла. Стараясь не обращать внимания на очередной приступ уныния, она потихоньку выскользнула из галереи через служебный вход.
Глава 2
Из-за гололеда ходить по тротуарам было небезопасно. Америк-авеню, Пятая авеню, Мэдисон-авеню, Парк-авеню, Лексингтон-авеню, Третья авеню. Вторая. Длинные-длинные кварталы. Тот, кто сказал, что Манхэттен — узкий остров, никогда не бежал через него по скользким тротуарам. Но автобусы так медленно ползли, что Дженни проще было добраться пешком. И все равно она опоздает.
