Скрип не повторялся, но в танке определенно кто-то был. Не ветер же скрипнул.
– Дрюня, – позвала я, – Андрей!
Из дыры от пушки высунулась голова в красной бейсболке козырьком назад.
– За мной пришла? – недружелюбно спросило дитя. И скрылось.
Я крикнула:
– Тону! Андрей, помоги!
В танке опять заскрипело. Самая маленькая башенка шевельнулась, разворачиваясь в мою сторону, и застряла. Дрюня застучал какими-то железками. Когда он играет, все посторонние слова для него – вроде звуков в компьютерной стрелялке: «Бах! Бух! Упс! Тили-тилили». Он их слышит, но смысла не ищет. Все по-настоящему важное делается без лишних слов: на обед отведут за руку, спички отнимут, по попе шлепнут. А пока говорят (кричат, орут, топают ногами), можно продолжать.
У меня начали затекать руки. Полчаса продержусь, не больше, подумала я. Выпущу березку и забулькаю, как Варяг, а Дрюня будет смотреть. Он еще не понимает, что такое смерть.
– Дрюнька, тебя к телефону! – рявкнула я. Иногда это помогает пробить защиту.
Стук в танке прекратился.
– Андрюш, а я тону, – сказала я, стараясь не сорваться на крик.
Брат вынырнул над башней и навел на меня игрушечный бинокль:
– Взаправду или понарошку?
– Взаправду.
– Тогда почему ты не кричишь? – полюбопытствовал Дрюня.
– Я кричала, ты не слышал. Дрюнька, главное, не подходи ко мне, а то сам провалишься.
Он сказал:
– Дурак я, что ли!
Контакт с внеземным разумом состоялся, но радоваться было рано. У брата не хватит сил вытянуть меня из трясины. Послать его за помощью? Дрюнька не знает дороги. Пока в военном городке бьет барабан, он будет идти на звук. А если барабан замолчит? Или Дрюня увидит еще один танк? Или не сможет объясниться с часовым у ворот? Или, пока он ходит, моя березка выдернется с корнями?
Нет, не с моим счастьем играть в эту лотерею.
– Я тебя спасу. Танком! – загорелся новой игрой Дрюнька. – Счас заведу, а деревья он повалит!
Еще секунда, и он бы со всей серьезностью полез заводить мотор, которого, скорее всего, и не было. Орать я побоялась – он только быстрее отключится.
– Танком ты меня потом спасешь, когда я из болота вылезу, – пообещала я, – а сейчас давай собирай хворост.
– Как Гензель и Гретель? – уточнил Дрюня.
Я, хоть убей, не помнила, что там было с этими Гензель и Гретель (или Гензелем и Гретелем?). В немецких сказках все собирают хворост, а в наших не мелочатся и рубят лес на дрова. Может, они очень хорошо собирали, ударными темпами. А может, учудили что-нибудь.
– Просто собирай хворост. Как ты. И бросай мне. Болото меня не держит. А если набросать хвороста, площадь опоры будет больше, и я вылезу, – набравшись терпения, объяснила я.
Дрюня подумал и выдал:
– Шутишь. До площади надо год собирать!
Говорил он, скорее всего, про Красную площадь (или про площадь Курчатова, она рядом с нашим домом в Москве). Я успела бы утонуть, объясняя, что такое площадь опоры.
– Забудь про площадь! Просто собирай ветки и бросай мне.
Дрюня наконец-то выкарабкался из танка и с мучительной детской неуклюжестью стал спускаться по скобам, приваренным к броне. Потом он исчез из виду. Я ждала, придумывая достойную казнь Пороховницыну. Великие инквизиторы переворачивались в гробах от зависти.
Когда я поджарила лейтенанта на медленном огне и сделала техническую паузу, выбирая между гвоздями под ногти и мясорубкой, из-за танка появился Дрюня с прутиком в руках:
– Годится?
– Годится, – деликатно сказала я, – но этого мало. Тащи самые большие ветки, какие только сможешь, и много.
– Сто? – не двигаясь с места, спросил Дрюня. Он умеет считать до десяти, а «сто» у него означает «обалденно много».
Я сказала:
– Ты неси, а мы потом посчитаем, сколько получится. Главное, много и быстро.
– Много – значит сколько? Сто? – опять уточнил этот тормоз.
Моя спасительная березка стала как будто ближе. То ли она потихоньку вытягивала меня из болота, то ли я тащила ее за собой.
– Дрюнька, принеси хотя бы десять, самых больших!!! – завопила я. – На мороженое дам! ПО МОРОЖЕНОМУ ЗА КАЖДЫЕ ДЕСЯТЬ БОЛЬШИХ ВЕТОК!!!
Верно говорят, что в моменты смертельной опасности человек лучше соображает. Забегал мой Дрюнька. Забегал, паршивец родименький! Я только успевала ловить летевшие в меня ветки и удивлялась, почему мне сразу не пришло в голову материально заинтересовать братца. Ветки я уминала под себя.
Первое заработанное Дрюней мороженое ничего не изменило в моем положении: ветки ушли в болото.
На третьем у меня под грудью получилось плавучее воронье гнездо. Я начала освобождать затянутые трясиной ноги.
Пятого уже было достаточно. Боясь встать на трясине, я поползла на сухое место. Тут Дрюнька сообразил, что халява кончается, и превратился в Золотую Антилопу из мультика. Он фонтанировал непонятно откуда бравшимися ветками и считал (мороженое счет любит):
– Раз, два, шесть, восемь, девять, десять! Еще одно!
Каждое мороженое он отмечал загнутым пальцем.
Я на четвереньках добралась до танка и села, прислонившись к нагретой солнцем броне. Ветки продолжали лететь.
– Бросай в сторону, – попросила я.
– Ща. Семь, десять! – досчитал этот сквалыга и протянул мне обе руки со сжатыми кулаками. – Наташ, а десять по десять – это сколько?
– Сто.
– СТО?!! – не поверил Дрюня. – ЭТО ЧТО ЖЕ, Я УМЕЮ СЧИТАТЬ ДО СТА?!
Я сидела, мокрая, воняющая болотной гнилью, и плакала.
Глава XVII. Все опасности полигона
Обходя болото, мы очутились в побитой снарядами березовой роще. Жуткий был пейзаж: завал на завале, как будто с небес опрокинули коробку с тысячей гигантских спичек. Приходилось где петлять, где лезть через упавшие стволы. Надежное с виду дерево с чистой белой берестой могло вдруг провалиться под ногой; из дыры сыпалась гнилая труха пополам со злыми рыжими муравьями или выскакивала сороконожка размером с палец, норовя тут же спрятаться у тебя в штанине.
Давно пора было вернуться к танку и поискать другой обход. Но за деревьями мелькали близкие просветы, оркестр в военном городке звучал все громче (играли «Прощание славянки»). Дрюнька мой с умным видом разбирал на запчасти пойманную сороконожку. Не устал. Возвращаться показалось обидным, и я потащила брата дальше.
Последние метры были самыми трудными. Чем ближе к опушке леса, тем гуще сквозь гниль поваленных деревьев прорастали молодые. Мы штурмовали завал по-обезьяньи, с ветки на ветку. Уже виднелась вышка с крошечной фигуркой часового. Рядом пускала зайчики двурогая стереотруба. Часовой, свесившись через перила, смотрел на что-то у подножия вышки, и слава богу. А то как глянет в свою трубу, а тут на веточке я с зеленой рожей, вся в болотной грязи. Еще, чего доброго, примут за шпиона и объявят тревогу. Попадаться на глаза военным уже не хотелось. Теперь мы сами не заблудимся: дойдем до колючей проволоки, а там знакомая тропинка выведет к дому.
