– Индаро!
Она оглянулась и обнаружила, что отбилась от отряда. К ней уже спешил предводитель:
– Ты ранена?
Индаро вспомнила тот удар в бок и принялась расстегивать латы. Потом оттянула камзол. Военачальник нагнулся, близоруко разглядывая рану.
– Повезло, – отметил он наконец. – Скажешь, чтобы зашили. – И указал ей на полевую лечебницу.
Но стоило ему отвернуться, как Индаро просто села в пыль. Рана кровоточила, но несильно, а воительнице вовсе не хотелось идти туда, где занимались своей жутковатой работой лекари и разносились крики и стоны тяжелораненых.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем рядом с ней присела на корточки Дун. Та держала в руках флягу с водой.
– Как ты?
– Подожду, пока не перевяжут тяжелых, и пойду зашиваться, – сказала Индаро. Выхлебала полфляги и со вздохом откинулась навзничь, чтобы пожаловаться: – Устала я что-то…
Она почувствовала, как Дун вынимает меч у нее из ладони. Это оказалось не так-то просто – спекшаяся кровь приклеила металл к коже. Потом клинок с шуршанием вошел в ножны. Дун помогла Индаро высвободиться из доспехов. Дышать сразу стало легче, и воительница с жадностью набрала полную грудь воздуха, пусть даже насыщенного запахами крови и смерти. Дун приподняла ей голову и подложила что-то мягкое.
Индаро незаметно погрузилась в сон. Отдаленные крики раненых стали голосами морских птиц – ей снился дом…
* * *
Когда-то она жила в уютном каменном доме над отвесными кручами, где кружились в солнечных лучах крикливые чайки.
«Держись подальше от утесов, – постоянно предупреждали ее. – Не подходи к краю!»
Но ей было всего три годика, и она понятия не имела, чем опасны высокие скалы. Она подбегала к самому краю и смотрела, как в голубом свете кружатся громадные белые птицы. Девочка взмахивала руками, подражая полету, и прыгала по траве. А еще она заглядывала вниз, не понимая, что видит. Только то, что земля кончалась возле самых ее ног, а где-то далеко внизу вспыхивали и разлетались белые искры.
«Даро, не двигайся! Деточка, стой смирно!»
Она так проворно обернулась на голос отца, что едва не свалилась. А потом ее, причиняя боль, подхватили загрубелые руки, а на лицо закапали горячие слезы…
* * *
Индаро зашевелилась во сне, хотела перекатиться… Боль в боку разбудила ее. Вновь откинувшись на спину, она стала смотреть в темнеющие небеса.
…После того случая маленькую девочку не пускали далеко от серого дома, разрешая гулять только по ухоженным садикам с их размеченными дорожками и аккуратно высаженными цветами. Лишь годы спустя она снова подошла к краю обрыва и посмотрела вниз, и отрывистые крики чаек немного утишили боль в ее сердце. В ту ночь умерла мать. Отец сидел за столом, вперив невидящий взгляд в стену. А еще в тот день Индаро стукнуло шестнадцать. Начиналась новая жизнь.
Серый дом стоял высоко над Городом, глядя на закатное солнце. Бо́льшую часть своей недолгой жизни юная Индаро даже не слышала о Городе. А когда наконец услышала – не заподозрила, что является частью Города и принадлежит ему.
Однако в день ее шестнадцатилетия на пороге объявились двое солдат и увели Индаро с собой мимо молчаливых охранников и безмолвных слуг, пока мать еще лежала на смертном одре, а отец сидел беспомощный, раздавленный горем. Индаро отправили на юг, в учебный лагерь, где она и пребывала в течение двадцати дней. Там ее учили убивать синекожих. Потом выдали форму, снятую с убитого воина, вручили старый меч и отправили на пустынную равнину Араз – сражаться. То сражение позже вошло в анналы как Оставление Араза. Это была постыдная страница в военной истории Города, покрывшая позором всех выживших.
В десять лет, когда Индаро получала все, чего ни желала, ее познакомили с мастером фехтования – худощавым немолодым человеком со шрамами на лице. Он обучал ее утонченному искусству владения клинком. Природной грации и чувства равновесия ей было не занимать, – во всяком случае, учтивый пожилой мастер так говорил. Мать улыбалась, а отец чуть не лопался от гордости, видя, насколько быстро его дочь становится хорошей фехтовальщицей.
Вот только на равнинах Араза эти умения ей не очень-то пригодились. Там на них насела едва ли не величайшая армия из всех, какие видел мир, и спустя двое суток чудовищной резни силы Города были попросту смяты. Какое искусство? Приходилось с силой отчаяния рубить и колоть все, что двигалось, пока оно двигаться не переставало. Не выжил почти никто. По крайней мере, никто не сознавался, что побывал в том сражении. Индаро припоминала те дни очень отрывочно, разрозненными, невероятно яркими кровавыми вспышками. В одном из этих воспоминаний ее втаскивали по наружной стороне Стены Победы в ненадежной ивовой корзине. Все ужасы, пережитые за два предыдущих дня, меркли перед страхом этих последних мгновений, когда полнейшее отчаяние вдруг сменилось надеждой и эту надежду в любой миг могла отнять случайная вражеская стрела. Индаро была почти последней, кого спасли, втащив на высокую стену. Были еще корзины, но их сбили и уничтожили, а немногих уцелевших, сбежавшихся к подножию стены, безжалостно перебили. Им выпало погибнуть, когда до спасения можно было дотянуться рукой.
– Пора уже твою рану зашить, – прозвучал голос Дун.
Индаро устало повернула голову и кивнула. После боя всегда наступало время, когда обреченные умереть – умирали, а те, кто мог выжить, получали необходимую помощь, и к небесам возносились обычные молитвы об их выздоровлении. Тогда усталые лекари могли обратить внимание на легкораненых.
Индаро поднялась и побрела в сторону лекарских палаток.
…Спустя полгода после Оставления Араза бесчестье, постигшее Город, было отчасти заглажено: ночным броском посреди глухой зимы легендарный полководец Шаскара отвоевал утраченные земли и всего-то с двумя тысячами лично отобранных солдат разнес в пух и прах целую армию синекожих. Так состоялась Вторая битва при Аразе. Она восстановила восточные рубежи Города у реки Керчеваль. Эта граница сохранялась в неприкосновенности и по сей день.
Врачевательница, седовласая женщина с пустыми глазами, зашила бок воительницы и осторожно перевязала рану. Индаро и Дун отправились поискать съестного.
В битком набитой палатке-харчевне они взяли по миске рыбы с чечевицей и кукурузного хлеба и заняли освободившийся столик. Кругом сидели, ссутулившись, смертельно усталые мужчины и женщины. Мало кто разговаривал, иные не могли даже есть. Опустившись на деревянное сиденье, Индаро без воодушевления уставилась на еду.
И тут жесткая рука хлопнула ее по плечу. Индаро выругалась – в боку отдалась резкая боль. Тем временем к ним с Дун подсел белобрысый поджарый воин и поставил перед собой миску, полную до краев и даже с горкой. С ним подошли еще трое Диких Котов – воинов из их отряда. Они пересмеивались и болтали так, словно явились не с поля боя, а с чьей-то свадьбы.
– Жива еще, Индаро? – с полным ртом хлеба спросил Броглан. – Тот синяк едва тебя не достал! – Проглотил и докончил: – А ведь точно убил бы, если бы захотел.
