Вот бы знать, было ли в его жизни время, когда он был напуган или встревожен? Понимает ли этот воин, что она постоянно испытывает? Навряд ли…
Эмли тихо лежала, смотрела на спящего и пыталась силой желания заставить время течь как можно медленней.
За окном снова пошел дождь…
* * *
Барта схватили на рассвете, и с тех пор у него во рту не было ни крошки. Некоторое время спустя в желудке начались спазмы. Он стойко переносил их, пытался не обращать внимания и временами даже засыпал на мокрых и холодных камнях. Что угодно, только бы не думать…
Но когда его, совсем как когда-то, начала мучить жажда, старый солдат оставил свое первоначальное намерение сдаться и умереть. Барт зашевелился и медленно сел. Оттянул полу рубашки и оторвал полоску, чтобы соорудить повязку.
Боль в сломанных пальцах, когда он начал вправлять кости, оказалась едва выносимой. Барт долго сидел, обливаясь потом, тяжело дыша и пытаясь унять дурноту. Потом, опираясь на здоровую руку, подполз к двери и ощупал ее в темноте. Она очень плотно примыкала к полу: пальца не подсунешь. И чувствовалось, что камеру затапливало, причем не однажды. Отставив эту мысль, Барт отыскал местечко, где размокшее дерево подгнило и стало почти как губка, и принялся колупать дерево пальцами. Результат был жалкий – только заноз насажал. Требовалось какое-то орудие. Барт принялся методично обшаривать пол, сперва сухую его часть, потом, с неохотой, затопленную. Мусора там было полно, но весь гнилой и осклизлый. Еще он нашел узкую трубу, по которой прежде в камеру втекала и вытекала вода, но теперь труба была наглухо закупорена строительным раствором.
Он был близок к отчаянию, когда его ищущие пальцы нашарили нечто твердое. Бартелл вытащил находку и долго вертел так и этак, пытаясь понять, что же это такое. Вещица была металлической, тонкой, словно булавка, и длиной примерно с его большой палец. Она казалась пугающе ненадежной, но ничего лучшего у него все равно не было.
Он кое-как дотащился до двери и снова начал колупать дерево.
За работой Бартелл постепенно сообразил, что находился вовсе не в темницах Гата, как решил поначалу. Те жуткие застенки предназначались для узников, которых нужно было содержать живыми для последующих пыток или каких-то иных императорских целей. Чтобы не умирали прежде времени, их пускай впроголодь, но кормили. Соответственно, все двери в нижней части были усилены металлом и оснащены окошечками, чтобы передавать еду.
В отличие от тамошних эта камера, куда легко было набить хоть сотню заключенных, представляла собой либо «забывайку», где запертого узника, в соответствии с названием, попросту забывали, либо место для временного содержания. Бартеллу доводилось слышать, что основные дворцовые подземелья оказались под водой, но тюрьма здесь была далеко не единственная. И далеко не все он знал досконально.
На время Барт счастливо дал волю воображению: вот из сточных подземелий врываются солдаты Фелла, находят эту камеру, освобождают его и он вместе с ними идет на штурм, бежит по тоннелям, вламывается в Цитадель. Ловит императора и приговаривает его, молящего и плачущего, к смерти…
Сидя в кромешной тьме и скребя крохотной булавкой толстую деревянную дверь, он вдруг ощутил, как оставляют его последние крохи мужества. Барт опустил голову и некоторое время сидел неподвижно, отдавшись беспомощному отчаянию. Потом встряхнулся и снова начал скрести…
Его камеры не достигало ни звука. Никаких отдаленных воплей, стонов и плача, выкрикиваемых приказов или шепота – лишь собственное хриплое дыхание да временами зловещее бульканье из трубы в дальнем углу. Ну и конечно, беготня и царапанье крыс. Поэтому Бартелл издалека расслышал тяжелый топот сапог и замер, напряженно прислушиваясь. Когда шаги сделались громче, Барт отполз прочь от двери.
Когда она отворилась, внутрь хлынул свет, показавшийся ему ослепительным. Он прикрыл локтем глаза и съежился, ожидая грубого обращения и побоев. Однако ничего не произошло. Что-то негромко плюхнулось на пол, снова бухнула дверь – и шаги стали удаляться.
Бартелл пошарил на полу и поднял мягкую тряпицу с чем-то твердым внутри. Печенье. Он живо сунул подарок за пазуху, пока не добрались крысы. Еще нашелся бурдючок с водой. Бартелл напился, с благодарностью понимая, что его решено было держать живым. Вот только зачем?
Когда он вновь принялся за работу, его руки двигались в два раза быстрей…
* * *
После полудня Эван спустился в пекарню и принес свежую буханку. Они с Эм сидели по кроватям и жевали теплый ароматный хлеб. За едой Эван рассказывал о битве, где он сражался вместе с ее отцом, хотя, по его словам, Бартелл был полководцем, а он – грязным рядовым. История, как у него водилось, была насквозь героическая и невообразимо смешная. Эм жадно впитывала каждое слово, глядя на него большими глазами и приоткрыв рот в предчувствии очередного витка приключений. Она знала, что все это было выдумкой, по крайней мере отчасти, но какая разница? Она так любила слушать его… И знала, как нравилось ему ее развлекать.
Эван громко хохотал, завершая рассказ, и она в восторге смеялась с ним вместе, хотя так и не поняла, в чем суть.
Потом он откинулся к стене и забросил в рот последние крошки хлеба, подобранные с рубашки.
– Откуда ты родом? – спросила она, не желая расставаться с атмосферой дружеской близости.
Она заметила, как веселье тотчас погасло в его глазах. Он прищурился… однако и напряжение тотчас рассеялось. Кажется, он просто привык с неизменным подозрением относиться к вопросам.
– Я родился в другой стране… далеко на северо-западе. Тамошний народ называет ее Галлией, но в Городе она больше известна как Страна туманов.
– Там красиво? – спросила Эм.
Сама она не помнила иной жизни, кроме как среди стен из камня или кирпича. Она покосилась в замызганное окно. Дождь хлестал по кирпичной стене на расстоянии вытянутой руки.
– Я покинул ее маленьким ребенком. – Эван покачал головой. – Не успел почти ничего запомнить. Иногда… – он помолчал, вглядываясь в прошлое, – вроде бы вспоминаю голубое озеро и водопад. Но возможно, мне просто рассказывали об этом.
– Ты сюда с родителями приехал? – спросила она.
Ей всегда нравилось слушать о чьих-то матерях и отцах, о том, как семьи дружно жили все вместе.
– Нет. – Он поискал на груди еще крошек. – Меня привезли как заложника. Таких тогда было много – сыновей королей дальних стран и племенных вождей, союзников Города. Нас собрали сюда, чтобы наставлять в искусстве войны, а еще чтобы наши отцы вели себя смирно. Я приехал самым последним и был моложе всех. То есть мы вдвоем с братом…
– Где он теперь?
– Умер.
– А звали его как?
– Конор.
– У меня тоже брат есть, – сказала она. – Элайджа. Ты бывал когда-нибудь дома? Видел родителей?
– Нет.
