Контрасты неизбежны: между прошлым и настоящим, расцветом и разрухой, гордостью и… тем что приходит, когда уходит гордость.
В период расцвета здесь было два миллиона жителей; теперь осталось меньше одной десятой этого количества. Но стены и ворота, там, где они еще стояли, окружали такое же обширное пространство, как и прежде. Центральный проспект, идущий по линии север-юг – имперская дорога – внушал благоговение, подавлял. Она подумала: «Здесь возникает ощущение, что те, кто все это построил, кто здесь жил, были гораздо значительнее, чем можно представить себе даже в мечтах».
Запущенные парки и сады огромны. Какое бы отвращение она ни питала к использованию носилок, другим способом осмотреть Синань невозможно. Одна имперская дорога в ширину больше пятисот шагов. Ей трудно поверить тому, что она видит, тому, что это говорит о прошлом.
Чань Ду написал поэму о Парке Длинного озера на юговосточном краю города, о придворных дамах в роскошных шелковых одеждах (с перьями зимородка в волосах), приезжающих на конях смотреть матчи по поло. Как менялся воздух, как его освещало их присутствие и смех.
Выгоревший и разграбленный дворец наполнен эхом и призраками. Шань, которую отнесли туда однажды утром, кажется, что она чувствует запах гари сотни лет спустя. Она гуляет (она настояла на этом) в парке дворца за стенами, через который император бежал накануне восстания во времена Девятой династии, когда все рушилось.
Кроме носильщиков, с ней два телохранителя, на этом настоял шокированный главный судья города, дотошный, суетливый человек. Эти люди пригодились в то утро во дворце: появились дикие собаки и отступили только после того, когда одну их них убили.
Она вовсе не собиралась ехать в Синань. Настояла на том, чтобы отправиться вместе с Ваем в обычное летнее путешествие на запад. Он не хотел, чтобы она ехала. У нее была тайная мысль, что ей удастся увидеть его наложницу в Еньлине, ту, которую он не хотел привести в их дом, как положено порядочному мужчине.
Но когда они приехали в Еньлин, Шань преисполнилась отвращения к своим собственным мыслям. Это было слишком унизительно – не только присутствие здесь предположительно очень юной девушки, но и то, как она будет выглядеть, выслеживая ее. Неужели она стала такой?
Она не позволит себе этого. Поэтому, когда Вай предложил, чтобы она осталась здесь, когда он поедет дальше на запад, а потом на север в Шуцюянь, она сказала, что доедет с ним до Синаня. Он не стал возражать. Наверное, радовался, что увезет ее из Еньлина, как подумала она.
Она не поехала с ним на север. Когда-то они делали это все вместе. Они бы ездили по сельской местности, искали. Беседовали бы со старейшинами деревень и служителями храмов, выкапывали или покупали артефакты, делали зарисовки и писали заметки о тех вещах, которые не смогли приобрести или сдвинуть с места, для своей коллекции.
«Эта коллекция, – думает она, – перестала быть общей». Она любит бронзу, фарфор, свитки, стелы, которые у них есть, но уже не испытывает страстного желания находить все новые. Не так, как когда-то.
«Жизнь может менять людей», – думает Шань. И морщится от банальности этой мысли. Она маленькими глотками пьет чай в начале вечера в чайной за главными западными воротами города. Именно здесь, в те дни, когда Синань был центром мира, друзья, расставаясь, ломали ветки ивы в надежде встретиться снова.
Телохранители и носильщики ждут снаружи. Она гадает, что думают о ней эти четыре человека, и решает, что ей все равно. Как обычно, это не совсем так.
Когда-то коллекция, в числе других вещей, делала ее – и ее брак – не похожими на то, какими их старается сделать этот мир. «Теперь это в прошлом», – думает она. Она проигрывает битву с миром, с его бременем.
Однажды утром она написала песню, до того, как стало слишком жарко и невозможно сосредоточиться. Она сложила ее на музыку песни «Поздно ночью на балконе». Было время, когда она ненавидела эту песню, все песни и стихи, похожие на эту – о покинутых куртизанках, их измятых шелках и ароматных щечках, но теперь она написала свои собственные слова на эту мелодию, другие слова.
Закончив писать, она положила кисть и посмотрела на иероглифы, на то, что она сказала и почти сказала на бумаге. Внезапно она испугалась: она не знала, откуда это пришло, кто в действительности женщина из этой песни – и кто эта женщина за письменным столом, которая написала, а потом прочитала эти слова.
У городских ворот сидела я вчера,
На запад далеко мой взгляд летел.
На императорской дороге никого,
Лишь призраки и летний ветерок.
Не так я совершенна, как Вэнь Цзянь,
Что украшала волосы свои
Нефритом щедро. За ее любовь
Сам император троном заплатил.
Гуляя по садам, что заросли
Травою сорной вместо хризантем,
Я чувствую неодобренья взгляд,
Каким одаривал учитель Чо
Нескромные пионы. Во дворе
У пересохшего фонтана пью я чай,
За чашкой чашку, а хотелось мне
Вино шафрановое пить вот так,
За чашкой чашку, вслушиваясь в стон
Подвесок музыкальных, что звенят,
Колышутся под ветром на ветвях.
Нет, с вами выпить я не откажусь.
Но этому цветку не суждено
Похожим быть на прочие цветы.
* * *
Однажды в конце дня корабль, на котором Лу Чао, почетный посол императора Катая, возвращаясь после переговоров со степным племенем алтаев, попал в шторм.
Он чуть не застал их врасплох, но моряки оказались умелыми, хоть и перепугались. Складчатый парус сложили и привязали к палубе. Пассажиров, в том числе и самых высокопоставленных, привязали за талию веревками, чтобы их не смыло за борт. Конечно, если бы судно разломилось и перевернулось, это бы ничего не дало.
Небо поменяло цвет, из голубого превратилось в полосато-пурпурное, а потом черное. Грохотал гром. Ветер и волны швыряли и вертели корабль. Все, кто был на борту, думали, что настало их время перейти в еще большую тьму. Те, кто гибнет в море, не могут быть похоронены должным образом. Их души не знают покоя.
Чао ползком, с большим трудом, пробрался туда, где его племянник вцепился в один из деревянных блоков штурвала на палубе. Длины его веревки как раз хватило для этого. Он упал рядом с Ма. Они смотрели друг на друга, струи дождя и соленой морской воды текли по их лицам. Шторм гремел так, что разговаривать было невозможно. Но они были вместе. Если это конец, они перейдут в иной мир вместе. Он любил сына брата, как своего собственного.
Под палубой, в металлическом ящике с тяжелым замком, лежал его доклад и рекомендации, написанные после встречи с военачальником алтаев. Если корабль утонет, о них никто не узнает.
Дальше к востоку и к югу, за пределами бури, – в том месте, где никогда не бывает бурь – лежит остров богов, Пэн-лай. Рай для душ людей, живших истинно добродетельной жизнью. Лу Чао не воображал, что его душа отправится туда. Душа его племянника – может быть, как думал он, пока дождь хлестал его по лицу. Его племянник отправился на Линчжоу, чтобы заботиться о своем отце. Этот поступок стоит целой добродетельной жизни. Лу Чао мог молиться, чтобы он был вознагражден. Он так и сделал, промокший насквозь, цепляясь за палубу. Молния заполнила всю западную часть неба на одно ослепительное мгновение, потом земля исчезла в темноте и волнах. Он изо всех сил вцепился в дерево.
