Он говорит:
– Люди живут на Линчжоу, вам это известно. Я только что сказал то же самое Вэньгао.
«Люди, которые там выросли, – думает она. – Которые привыкли (если выжили в детстве) к болезням, бесконечному, рождающему пар дождю и к жаре».
– Там… там водятся пауки, – говорит она.
В ответ на это он усмехается. Она этого хотела, и гадает, догадался ли он.
– Да, огромные пауки. Размером с дом, мне говорили.
– И они едят людей?
– Поэтов, как мне сказали. Два раза в год множество пауков приходит из леса на площадь единственного города, и им нужно скормить поэта, иначе они не уйдут. Есть особый обряд.
Она позволяет себе быстро улыбнуться.
– Причина не писать стихи?
– Мне говорили, что заключенных в управе заставляют сочинять стихи, чтобы получить еду.
– Какая жестокость. И это делает их поэтами?
– Пауки не слишком критичны, как я понимаю.
Он будет там заключенным другого сорта. Не в тюрьме, но под наблюдением, ему запретят уехать. «Это безумие не такое забавное, каким он хочет его представить», – думает Шань.
По-видимому, он пришел к такому же выводу.
– Я просил вас спеть мне одну-две ваших песни, если помните.
Помнит ли она? Мужчины говорят самые странные вещи. Но она качает головой.
– Не сейчас. Не так.
– Спальня – подходящее место для поэзии. А для песен тем более.
Она опять упрямо трясет головой, глядя вниз.
– Почему? – мягко спрашивает он.
Она не ожидала мягкости. Встречается с ним взглядом через комнату.
– Потому что вы не за этим пришли, – отвечает она.
Его очередь промолчать. И снаружи тоже почти все стихло после той смерти в саду. Ветер в сливах. Весенняя ночь. А теперь, понимает Шань, она все-таки боится.
«Нелегко, – думает она, – прокладывать путь в мире и настаивать на своем праве выбрать новый путь». Мужчина никогда еще не касался ее. Она должна выйти замуж в начале следующего года.
А этот мужчина старше ее отца, его сын старше нее, первая жена умерла, вторая живет в семье его брата, потому что Лу Чэнь не возьмет ее с собой на остров, что бы он ни говорил о том, что едет на юг не для того, чтобы умирать. У него были наложницы, он писал стихи для них и для куртизанок из квартала удовольствий. Говорят, что если он упоминал имя девушки из дома под красным фонарем в стихотворении, она могла утроить свою плату. Она не знает, берет ли он с собой на юг какую-нибудь женщину.
Она так не думает. Поедет его сын, чтобы составить ему компанию. И, возможно, чтобы однажды похоронить отца или привезти его тело на север для погребения, если позволят.
Лу Чэнь говорит:
– Я не так тщеславен или дурно воспитан, чтобы вообразить нечто большее, чем беседа с вами сегодня ночью.
Она вздыхает. И с этим вздохом (с его словами) ее страх улетучивается так же быстро, как расцвел в ее душе. Она даже способна улыбнуться – осторожно, опустив глаза.
– Даже вообразить? – спрашивает она. И слышит его смех – это ее награда.
– Я это заслужил, – говорит поэт. – Но, госпожа Линь… – Его тон изменился, она поднимает глаза. – Мы можем многое вообразить, но не всегда позволяем этим видениям увидеть свет. Мы все так живем.
– Это обязательно? – спрашивает она.
– Думаю, да. Иначе мир рушится. Например, есть люди, которых я убивал в своем воображении.
Она догадывается, кем могут быть один или двое из таких людей. Она переводит дух, находит в себе мужество.
– Я думаю… я думаю, вы хотели оказать мне честь, придя сюда. Поделиться со мной этими мыслями. Я знаю, какая пропасть нас разделяет, из-за моего пола, моего возраста, моей неопытности. Я только хочу вам сказать, что я не… что вам не нужно…
Она задыхается. Нетерпеливо трясет головой. Но продолжает наступать.
– Вы не должны считать, что я бы оскорбилась, если бы вы вошли сейчас в эту комнату, Мастер Чэнь.
Вот. Сказано. И мир не обрушился с грохотом. И другой зверек не вскрикнул снаружи. Пылающие солнца не падают, пронзенные стрелами легенды.
И она не будет, она не будет жить, подчиняясь тому, что думают и говорят другие. Потому что это та жизнь, тот путь, тяжелый и одинокий, на который поставил ее отец, не понимая, что он будет таким. Он не имел такого намерения, когда начал учить ее, и они обнаружили вместе, что она быстрее, умнее, и, возможно, даже глубже, чем почти любой знакомый им мужчина.
Но только не этот мужчина. Он смотрит на нее сейчас с другим выражением лица. Но он не сделал шаг вперед, и какой бы она ни была, какой бы смелой ни старалась себя сделать, она не может подойти к нему. Это выше ее сил.
Неожиданно он говорит:
– Вы можете заставить меня заплакать, госпожа Линь. Думая о вашей жизни.
Она заморгала в ответ.
– Я не хочу этого.
– Я знаю, – слабая улыбка. – Мир не позволит вам стать тем, чем вы могли бы стать. Вы понимаете?
Она поднимает голову.
– Он вам не позволил. Почему он должен позволить…
– Это другое. Вы это знаете.
Она знает. Опускает голову.
– Не нужно бросать ему вызов каждым вздохом, при каждой встрече. Вы разобьетесь, как о скалы.
– Вы так делали. Вы бросали вызов. Вы никогда не боялись высказываться, когда считали, что министры или даже император…
– Опять-таки, это другое. Мне было позволено найти свой взгляд на мир и высказать его. Делать это рискованно, перемена времен меняет судьбы, но все равно это не то, что ждет вас впереди.
Она чувствует себя так, словно ее отчитали, но одновременно, как ни странно, ободрили, поддержали. Он «видит» ее. Она заставляет себя посмотреть ему в глаза.
– Так вы всегда отвечаете, когда женщина предлагает вам…
В третий раз он ее останавливает, на этот раз подняв ладонь. Без улыбки. Она молчит, ждет. Он делает ей подарок (она навсегда запомнит это так).
– Ни одна женщина, или мужчина, никогда не предлагали того, что вы только что предложили. Я бы уничтожил этот дар, если бы принял его. Теперь необходимо, для нас обоих, чтобы я вас оставил. Прошу вас, поверьте, для меня это честь, которую невозможно выразить словами и которой я не заслужил, и для меня будет такой же честью прочесть ваши произведения, когда вы решите послать их мне.
Шань с трудом глотает. Слышит его слова:
– Теперь вы стали еще одной причиной, почему я намереваюсь выжить на Линчжоу и вернуться. Мне бы хотелось понаблюдать за вашей жизнью.
