Но пытаясь удрать от меня, бритый изначально переоценил свои силы: последний раз он, наверное, бегал в начальных классах средней школы. Обернувшись и увидев, что дистанция между нами стала совсем небольшой, вор решил отделаться от меня и бросил на землю пакет, в который предварительно засунул мою сумку. Но этот омский ворюга-собачник плохо думал о тарасовской женщине-детективе. Как там говорил Глеб Жеглов? «Вор должен сидеть». Вот и я так считаю: пора тебе, парень, отдохнуть, а то вон как уморился бегаючи, аж лицо приобрело цвет спелой вишни.
Я подхватила пакет и, прежде чем сделать последний рывок, решила применить тактику биатлониста — замедлить движение на последнем круге, для того чтобы потом попасть точно в цель. Бритый клюнул на мой обманный трюк, радуясь, что теперь можно сбавить темп. Парк закончился, и мы опять бежали вдоль домов, по асфальтированной дорожке. Грабитель даже не успел заметить, как я быстро приблизилась к нему и схватила за шиворот. Я заранее решила догнать его в тот момент, когда мы будем пробегать вдоль бетонного забора, ограждавшего стройку. Вот об этот бетон я и ударила его побагровевшую рожу. И не один раз.
После того как из носа парня потянулась струйка крови, я развернула своего обидчика к себе лицом и для профилактики саданула ему ногой в пах. Бритый скрючился, как пересохший стручок фасоли. Пока он стонал и ломался от боли, я вытянула из его брюк ремень и принялась перетягивать ему руки. Эту операцию я произвела с особым, каким-то даже садистским удовольствием.
— Сейчас я покажу тебе, что такое колющие, одеревеневшие руки, в которые не поступает кровь, — прокомментировала я.
— Больно же, пусти, — сквозь зубы процедил пойманный.
— Ах, какие мы нежные! — издевалась я, еще туже затягивая ремень. После того как узел был закреплен, я взяла его в левую руку, держа, как ошейник, а в правой зажала шокер.
— Учти, шаг вправо, шаг влево — побег. Рыпнешься — догоню, и будешь ты у меня дымиться, словно куча сухих листьев, — предупредила я на всякий случай.
Скорчившись, он шел за мной, как за поводырем: голова его с окровавленным лицом была опущена, и он практически не видел дороги. Сначала мне показалось, что он симулирует боль, а потом подумала: для человека, не привыкшего «держать удар», это нормальная реакция.
Я вела вора в ближайшее отделение милиции, мимо которого незадолго до того мы как раз пробежали. Узник и не думал сопротивляться, только изредка косился на мою руку, державшую шокер. Когда же перед его глазами ближайшей перспективой замаячил пункт охраны и порядка, он все-таки сделал еще одну попытку уйти от ответственности. Рванул обеими руками из последних запыхавшихся сил.
Но хватка у меня была мертвая — выскользнуть оказалось бы под силу лишь закаленному в боях мужчине, но никак не этому, изнемогшему от быстрого бега и побоев горе-воришке. Дабы окончательно его успокоить, я все же приложилась ненадолго к его ненатруженным ручкам своим токовыдающим прибором.
В результате мой пленник осел на ступеньки, ведущие в милицейское отделение, и уронил голову на грудь. В окне показалась фигура лейтенанта. Я кивнула ему на сидящего без движения молодого человека, намекая на то, что требуется помощь. Через минуту он с сержантом уже затаскивал пойманного внутрь. Мне предстоял длинный монолог-объяснение, но во мне, как ни странно, это не вызвало неудовольствия, так как чувство глубокого удовлетворения от грядущего преступнику возмездия, особенно за мои собственные муки, вытеснило все остальное.
* * *
После всех милицейских условностей, которые длились нескончаемо долго, мне пришлось сдать билет и взять другой, на следующий рейс. И вот я, снова глядя на землю с высоты, наслаждалась полетом и покоем, а все произошедшее вчера мне казалось совершенно нереальным.
На этот раз моей попутчицей стала женщина в годах, с печатью глубокой печали на осунувшемся лице. Она как-то странно посмотрела на меня, будто я напоминала ей кого-то, и отвернулась. Я всегда рада ненавязчивым попутчикам, так как люблю в полете не только смотреть вниз, но и спокойно поразмышлять. В салоне самолета тишина — понятие относительное, но все же под монотонный гул двигателей думается гораздо легче, чем под назойливую болтовню чересчур разговорчивого попутчика.
Мысленно вернувшись к разговору с бывшим следователем Даниилом Сергеевичем, я не могла решить для себя один вопрос: почему Степанида Коврина — а в том, что это была она, я не сомневалась — не назвалась, сообщая о Шегирян в милицию?
Узнать о том, что женщина, оставившая в детдоме ребенка, убила милиционера, Коврина могла только от нее самой. В этом я была уверена. Иначе пришлось бы допустить, что Степанида проходила мимо какой-то подворотни в тот момент, когда был убит милиционер, и тем самым стала свидетелем убийства. Значит, Шегирян почему-то сильно доверяла Ковриной, раз решила рассказать про такое. Степанида же не побоялась нарушить оказанное ей доверие, но во имя чего? Что ею двигало в тот момент?
Думаю, Шегирян после ареста догадалась, что в ее поимке не последнюю роль сыграла директриса детдома. Но если за подтверждением этой догадки она приехала к своему бывшему следователю, значит, сомневалась до последнего. После того как Елец рассказал, как все было на самом деле, Шегирян обозначила для себя основного виновника несчастий своей жизни: Коврина виновата в том, что ее поймали и посадили, в том, что ребенка разлучили с матерью и он умер. Желание Шегирян совершить акт возмездия мне понятно, но почему жертвой пала не сама Коврина, а ее сын?
У меня возникло только одно разумное объяснение — косвенным образом Коврина отняла у доверившейся ей женщины сына, и та в свою очередь, выйдя на свободу, сделала то же самое. Только в первом случае не было никакого нарушения закона, во втором — грубое его попрание. Логика преступницы, напавшей не на мать, а на сына, проста: на кой ляд убивать старуху, ведь гораздо интереснее сделать так, чтобы виновница ее мучений расплатилась за содеянное еще на этом свете. Коврина потеряла родного человека, и теперь муки и страдания прочно войдут в тот остаток ее жизни, что ей предназначен судьбой, а душевные терзания поспособствуют сокращению этого срока вдвое, а то и втрое. Но как же это все-таки жестоко! Дети не должны расплачиваться за грехи своих родителей…
От моих невеселых дум меня оторвала соседка.
— Хотите, я вам погадаю? — вдруг спросила она.
До этого женщина смотрела прямо перед собой. Теперь, когда она повернулась, я увидела горькую улыбку на ее лице. Мне стало не по себе от ее пронзительного взгляда, и я поспешила задать встречный вопрос:
— Вы что, профессиональная гадалка?
Женщина отрицательно покачала головой, от чего прядь каштановых волос упала ей на лицо.
— Нет, любитель. Но я чувствую, что в вашей жизни должно произойти что-то необыкновенное. У меня обостренная интуиция.
— Знаете, — добродушно ответила я ей, — моя жизнь — сплошные приключения. Так что вы не сообщите мне новости.
