— Мадам Сингер, какой сюрприз!
Она взглянула на Тома и улыбнулась:
— Месье Берже… Я и забыла, что вы живете на площади Ареццо.
— Если хотите знать, что я думаю, так это самое странное место в мире. Мадам Сингер, как же вы вовремя, дело в том, что я веду одно расследование, но мне не хотелось бы беспокоить месье Бидермана. Может, вы сможете мне помочь?
Она вздернула брови, готовая защищать своего шефа:
— В чем дело?
— Тут вот что. Некоторые местные жители получили анонимные письма. Нам нужно знать всех адресатов, чтобы раскрутить это дело и найти их автора. — И он протянул ей два желтых листка. — Месье или мадам Бидерман ничего такого не получали?
Мадам Сингер осторожно взяла листки, скептически пробежала глазами, и на ее лице отразилось неодобрение.
— Я не занимаюсь почтой мадам Бидерман. — Она вернула листки и добавила: — Мне кажется, месье Бидерман открывал похожий конверт. Я письма не читала, но обратила внимание на его несуразный цвет. Месье со мной об этом не говорил.
— Спасибо, мадам Сингер. Вы нам очень помогли.
Она кивнула, недовольная, что выдала крупицу своих профессиональных секретов:
— Это несущественно: мне эта анонимная записка кажется совершенно безвредной.
Натан, стоявший метрах в двух за спиной у Тома и тоже слушавший их разговор, не удержался и вставил:
— Да, но это только на первый взгляд!
Мадам Сингер, удивившись его появлению, окинула взглядом его костюм, вздохнула и твердым шагом направилась прочь:
— Всего хорошего, господа.
Натан подошел к Тому, улыбаясь:
— Она же лесбиянка, точно? Выправка как у ефрейтора. Точно: если уж она не лесбиянка, то я святая Бернадетта. Откуда ты ее знаешь?
— Трое ее детей учатся у меня в лицее. Возвращайся в свой грот, Бернадетта.
— Ладно, не будем отвлекаться. Нам подтвердили, что было еще одно анонимное письмо. Пойдем расспросим Марселлу.
— Какую Марселлу?
— Консьержку из дома номер восемнадцать.
Тома удивил этот неожиданный экспромт.
— Ты боялся позвонить к Захарию Бидерману, но не стесняешься побеспокоить консьержку? У тебя двойные стандарты.
Натан пожал плечами, направляясь прямо к дому:
— Во-первых, консьержка затем там и сидит, чтобы ее беспокоили. Во-вторых, этот дракон с площади Ареццо лает, вместо того чтобы говорить, и кусает, еще не успев задуматься. Если б ты лучше себе представлял, какое агрессивное чудище скрывается за ее жуткими штапельными платьями, ты бы понял, что я сейчас проявляю невероятную смелость, чтобы сдвинуть наше расследование с мертвой точки. А теперь, Том, закрой-ка рот и опускай забрало: сейчас я тебя познакомлю с Марселлой.
Они вошли в парадное и постучали в стеклянную дверь, задернутую складчатой занавесочкой:
— Здравствуйте, Марселла, это Натан.
Дверная створка скрипнула, и появилась Марселла, неприбранная, с опухшими веками и мокрым платком в руке. Она взглянула на Натана, узнала его, выскочила из своего жилища ему навстречу и ударилась в слезы:
— Он ушел…
— Кто «он», Марселла?
— Мой афганец.
Пока она рыдала, уткнувшись в куртку Натана, он жестами и гримасами объяснил Тому, что «афганец» — это не собака, а волосатый мужик, который спал с консьержкой. Наблюдая непристойную пантомиму Натана, Том с большим трудом удерживался от смеха.
Еще несколько всхлипов, и Марселла отпустила Натана и взглянула на обоих друзей с таким видом, словно всегда поверяла им свои тайны.
— Мы были так счастливы, я и мой афганец. Ну, честно сказать, он почти ничего не делал. Он хотел, чтобы мы были вместе, я тоже — мне только нужно было разобраться с этим дурацким ночным столиком. В последнее время это была просто жизнь в розовом свете. Он предложил мне пожениться, я собиралась скоро принять его предложение, а тут хоп — и он исчез.
— Без объяснений?
— Какие уж тут объяснения! Оставил мне записочку: «Спасибо», он, мол, всегда будет помнить, какой я «ангел», одна из самых «любезных» людей, какие ему встречались. — И, ткнув в них пальцем, она суровым тоном обвинителя вопрошала: — Вот как вы считаете, «любезная» — подходящее слово, когда уходишь… от любовницы?
— Нет. «Любезная»… это не слишком любезно. И «ангел» — тоже.
— Ах, господин Натан, вот вы меня понимаете. Ну, женщине же не говорят, что она… ах, ну в общем, вы ж понимаете, что я хочу сказать, хотя женщины это и не ваша епархия… ну не говорят же своей возлюбленной…
Ее глаза блеснули: она нашла нужное слово: «возлюбленная».
— Не говорят же своей возлюбленной: «Спасибо, ты была очень любезна». Нет. С возлюбленной так не говорят.
Тут Натан выпрямился и жестом показал Марселле, чтобы она замолчала:
— Марселла, вы заблуждаетесь!
— Чего?
— Вы забываете, что ваш… ваш… погодите, как его звали?
— Гумчагул, — выдохнула она, утирая слезы.
— Этот ваш Гумчагул плохо говорит по-французски! То, что он вам написал, наверняка объясняется просто неверным переводом. Я уверен, что по-афгански он не…
— Нет такого языка, афганского, он говорил на пушту, — поправила Марселла, доказав Тому, что в этом вопросе она уже разобралась неплохо.
Но Натан невозмутимо продолжал:
— В пушту слова могут иметь другой смысл, Марселла. Может быть, на пушту это трогательно: «спасибо» и «любезна». Да наверняка! Самые прекрасные слова в языке. Уж про «ангела»-то я просто уверен.
Марселла застыла в задумчивости, ее обрадовала эта идея. Теперь она страдала меньше. В глазах у нее вспыхнул огонек.
— Зайдите, выпьем по стаканчику, — велела она.
Том попытался протестовать, но Натан оборвал его на полуслове:
— С удовольствием, Марселла.
И они вошли в ее комнатку, заставленную всякими безделушками.
— Устраивайтесь, где вам удобно! — воскликнула она, указывая на единственный в комнате двухместный диванчик.
Она вытащила из буфета липкую бутылку:
— Ликер будете? Впрочем, больше у меня все равно ничего нет. Это вишневый аперитив.
Не дожидаясь ответа, она наполнила стаканы, протянула им и уселась напротив, на табурет, который, как фокусник, вытянула из-под стола.
— Давайте, будем здоровы!
— Будем!
— За что пьем?
— За то, чтоб как в песенке, Марселла.
— В какой песенке?
— «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…»
