Она распечатала единственный конверт, пришедший к ней с утренней почтой:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Марселла тяжко осела и устало потерла лоб, разглядывая конверт.
Кто бы это написал? Сын? Неужто он хочет, чтобы она простила ему двести сорок два евро и ночной столик? А может, любовник, кто-то из бывших? Поль? Руди? Или помощник аптекаря?
Да не важно. Кто бы то ни был, он вклинился не вовремя.
«Все, точка. Место занято. Год назад еще куда ни шло, но сейчас у меня мой афганец».
Она вскинула голову, посмотрела на него и ласково ему пробасила, чтобы он убрал ноги с подушек.
8
— Это невыносимо!
— …
— Правда, надо было меня предупредить.
— …
— Я волнуюсь.
— …
— Очень волнуюсь.
— Зря.
— Я такая: волнуюсь. Мы с тобой почти не виделись на этой неделе, и вот суббота, и ты идешь без меня.
— Я делаю, что мне хочется.
— Конечно.
— Мы же не муж и жена!
— Да, но…
— Ну вот я и иду с друзьями в субботу, я так хочу.
— Ну да, ты свободен. Но мог бы предупредить меня.
— О чем предупредить?
— Что ты идешь с друзьями.
— И с какой стати?
— С какой стати!
— Ну да, с какого перепугу?
— Потому что я ждала, что мы проведем субботу вместе.
— Я этого не обещал. Разве обещал? Разве я сказал: «Альбана, давай проведем субботу вместе»?
— Мм… нет.
— Вот видишь!
— Мы об этом не говорили, потому что это и так было ясно.
— Неужели?
— Само собой, раз между нами кое-что происходит…
— Из того, что между нами происходит, непременно следует, что все субботы до конца моих дней я должен проводить с тобой?
— Ты шутишь?
— Вовсе нет.
— А я так несчастна, когда тебя нет рядом, мне хочется прыгнуть в окно.
— Альбана, вспомни, месяц назад мы не были знакомы.
— Любовь с первого взгляда! Такое бывает!
На площади Ареццо воцарилась тишина. Только попугаи и попугаихи на верхушках деревьев продолжали трещать, равнодушные к людским горестям.
Двое подростков понуро сидели на парковой скамейке, стараясь не смотреть друг на друга, возбужденные и обескураженные сложностями, которые им принесла их недавняя связь. Последние слова Альбана выкрикнула больше с ожесточением, чем с любовью. А Квентин замкнулся; его огромное юное тело, еще непропорциональное — широкие и длинные ступни составляли чрезмерную опору для узкого торса, — враждебно съежилось, только что иголок не хватало.
У Альбаны начался нервный тик; она понимала, что говорит сбивчиво и сумбурно:
— Я, во всяком случае, не собиралась в субботу никуда идти… У меня и планов никаких не было, кроме нас с тобой. В общем, я не стала бы занимать субботу, не предупредив тебя.
— Да неужели!
— Да, уж поверь! Никогда бы так не поступила.
— Ну ладно, ты — это ты, я — это я. Согласна?
— Но разве нам было плохо в прошлые субботние вечера?
— Вовсе нет. Но зачем их повторять?
— Ах так! Значит, тебе со мной скучно?
— Альбана…
— Ну скажи, скажи! Вот видишь, ты это сказал!
— Я ничего не говорил.
— Тогда скажи обратное.
— Как я могу сказать обратное к тому, чего я не говорил.
— Вы, парни, интересные! Я готова отдать все-все-все, а у вас хлебной крошки не выпросишь.
— Парни! Кто это — парни? И много нас?
— Ноль.
— Неужели?
— Только ты.
— Правда?
— Ты один…
— Да ну!
— Жизнью клянусь! Ах, Квентин, я весь субботний вечер проплакала. Честное слово, весь вечер.
— И зря.
— Вовсе не зря! Просто потому, что я люблю тебя…
— Зачем красивые слова?
— Честное слово, люблю тебя! Даже если тебе плевать, все равно люблю. Нравится тебе или нет, люблю.
Эхом к этому признанию над скамейкой раздалось хриплое карканье попугая.
Девочка закусила губу. Ее любовь опять выплеснулась раздражением. И почему она выражает чувства, как кипящая кастрюля?
— И кто же был в субботу вечером?
— Мои друзья.
— Кто именно?
— Тебя это интересует?
— Меня интересует все, что касается тебя. Франк был?
— Да, и Пьер, Рафаэль, Тома… все наши.
— А еще кто?
— …
— Девчонки?
— Ты ревнивая?
— Нет, просто интересуюсь.
— Ревнивая!
— Скажи мне, кто там был, и я посмотрю, есть ли у меня причина для ревности.
— Девчонок не было.
— Неужели? Вы что, ходили на ночную дискотеку в гей-клуб?
— Не было девчонок, которых ты знаешь.
— Но ты-то их знаешь прекрасно!
— Альбана, мы встретились месяц назад, и я виделся с людьми, с которыми был знаком до тебя.
— С девчонками… с которыми ты, наверно, и не расставался…
— Черт, ну ты зануда!
— Это я зануда?
— Да. И приставала.
— Я приставала?
— Ты меня бесишь своими вопросами. «Что ты делал? С кем?» Черт, оставь меня в покое! Дурь какая-то, раньше ты не была такая разговорчивая.
— Раньше чего?
— До того, как мы стали вместе.
Снова молчание.
Альбана была еле жива: Квентин только что высказался куда уж откровеннее: они «вместе», но притом у него к ней претензии. Что ответить? Да и стоит ли открывать рот? Она слишком разговорчива, плохо выражает свои мысли, и ее все время заносит. Она даже не говорит, а тявкает. Квентин прав: она зануда. А если она сама себя не переносит, так чего ждать от других? Альбана заключила, что ее жизнь зашла в тупик.
— Альбана, не плачь…
— Хочу — и плачу…
— Хватит…
— Тебе-то что, раз я зануда и приставала?
