Опершись о подоконник, она увидела мужчину посреди площади. И вздрогнула.
Он подстригал газон на площади Ареццо. И был почти голым.
«Мужчина не имеет права быть таким красивым».
Перестав жевать, она уставилась на садовника: одежды всего ничего, шорты и ботинки; прекрасно сложен, форма атлетической груди подчеркнута негустой растительностью, сильные плечи и бедра. И эта шея… само совершенство. Она поймала себя на желании поцеловать его в затылок.
Патрисия покраснела и закусила губу. С тех пор как этот парень, занятый на службе по благоустройству, стал мелькать под ее окнами, она не находила себе места. Каждый божий день она выглядывала на улицу, и, как только он возникал в поле зрения, таща свой инвентарь, она пряталась за шторами и исподтишка им любовалась. При виде его в ней натягивалась тайная струна. Он внушал ей желание, с которым ей было не совладать. Она задыхалась, ее тело сводила судорога. Немыслимо! Такое с ней творилось в тринадцать лет, когда ее рыжий кузен Дени, с большими молочно-белыми руками, играл в теннис. Она узнала, что парня зовут Ипполит, имя редкое и должно принадлежать существу исключительному. Время от времени, чтобы оказаться на миг рядом с ним, она спускалась под предлогом похода в магазин. Парень весело приветствовал Патрисию, повергая ее в такое волнение, что она была не в силах ответить ему банальной вежливостью и ускоряла шаг. Несколько раз ей мечталось угостить его баночкой пива, но она понимала, что это испытание выше ее сил. Он так будоражил ее, что у нее все валилось из рук: едва она чуяла его появление, как забывала обо всем на свете.
«Он не меняется… совсем… ах нет! Не такой загорелый, как в прошлом году…»
Она усмехнулась над своей недогадливостью… Ну конечно, он сейчас бледнее, ведь едва-едва кончилась зима! Наверно, он сегодня впервые снял рубашку. Она взглянула на него с нежностью — конечно, он разделся сегодня впервые — и разволновалась при мысли, что на это белое тело, долгие месяцы укутанное в теплую одежду, хлынули солнечные лучи. В этом было что-то сакральное, вроде инициации. Ипполит превращался в трепетную деву, посвящавшую себя в новую жизнь, а Патрисия была солнцем, ласкавшим его молодую робкую кожу, была воздухом, овевавшим его торс, щекотавшим его.
Ипполит, выдернув одуванчик, изогнулся так, что Патрисия вздрогнула.
«Какая задница!»
И тут же устыдилась, что этот возглас прозвучал в ее мозгу.
Но голос внутри ее упрямо нашептывал: «И в самом деле, какой дивный зад! Патрисия!.. Это истинная правда. Женщины смотрят на мужской зад. Мне ничто не мешает в этом признаться, ведь я уже не играю в эти игры».
Она удовлетворенно вздохнула: она приобрела два новых достоинства — отвагу и неуязвимость. Отныне она будет свободно выражать свои мысли. Да, у нее было теперь право думать, как ей угодно, ведь она лицо незаинтересованное. Она не будет казаться смешной, раз она наблюдательница и больше не входит в эту реку. Прежде ей приходилось рядиться во вдовьи одежды, в буржуазное достоинство, тая от всех, что она запала на первого встречного дикаря; ей приходилось скрывать, до какой степени Ипполит ее заворожил, иначе ей напомнили бы — и другие, и она сама, — что она не может рассчитывать на взаимность, поскольку разница в возрасте, положении и привлекательности делала их совершенно чужими. Одним словом, попытайся она соблазнить его, она сделалась бы смешной. Отказываясь от любви, она могла любоваться им сколько угодно и думать, о чем ей заблагорассудится. Какое наслаждение…
Взяв тачку и поставив ее энергичным движением бедер, Ипполит исчез под деревьями в недоступной взору Патрисии части сада.
Она передернула плечами и вернулась на кухню. Минуя прихожую, она заметила странный конверт цвета свежего масла, заметный среди счетов, которые Альбана положила на стол. Она вскрыла его и пробежала глазами строки:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Она перечитала четыре раза и рухнула в ближайшее кресло:
— Нет! Нет!
Письмо повергло ее в ужас.
— Я больше не хочу. Совсем.
Из глаз брызнули слезы.
— С любовью для меня покончено! Покончено, вы понимаете? Вы меня слышите?
Она завыла.
Она не знала ни кто написал ей это письмо, ни к кому обращалась она, но была уверена, что никогда уже не откроет любви свои двери.
6
— Живей, дети, поторопитесь!
Франсуа-Максим де Кувиньи, сидевший за рулем «кроссовера», высунулся наружу и повернулся к дому номер шесть, входная дверь которого была открыта; другой на его месте дал бы гудок, но молодой банкир считал грубостью прибегать к звуковому сигналу вне экстремальной ситуации.
Четверо светловолосых детей выскочили из дверей особняка, сбежали со ступеней наружной лестницы и нырнули в машину. Три девочки юркнули на заднее сиденье, а мальчик, хоть и был моложе их, устроился возле отца на переднем, преисполненный мужской гордости, несмотря на свои восемь лет, длинные волосы, нежный профиль и пронзительно-высокий голос.
Наверху белокаменной лестницы появилась Северина, в бежевом платье, волосы ее были схвачены зеленоватым обручем. Солнце на миг ослепило ее, и она оперлась о дверной косяк, провожая семью.
— Вы что, не видите маму? — воскликнул Франсуа-Максим.
Дети тут же обернулись и все как один принялись энергично жестикулировать, будто крича на языке немых.
Собираясь тронуться с места, Франсуа-Максим де Кувиньи взглянул мельком на садовника, в шортах и с голым торсом чистившего газон на площади Ареццо. Брови банкира сдвинулись, глаза потемнели.
Его отвлек тонкий голосок с правого сиденья:
— Это правильно, что ты им недоволен, папа.
— Что?
— Нехорошо, Ипполит не прав.
— Ты о ком говоришь, Гийом?
— Об Ипполите, садовнике, вон он! В городе не следует так ходить. По улицам нужно гулять одетым. Так говорила бабушка этим летом в Сен-Тропе.
Его старшая сестра Гвендолин уточнила с заднего сиденья:
— Мне помнится, что она говорила это тебе, когда ты хотел идти на рынок в плавках.
Гийом сердито возразил:
— Мне она только один раз сказала. А другие все лето ходили по городу в плавках.
— Похвально, Гийом, — вмешался Франсуа-Максим де Кувиньи, — это замечательно, что ты все понял как надо с первого раза.
Он снова бросил взгляд на Ипполита, непристойно выставлявшего голый торс на всеобщее обозрение, пожал плечами, тронулся с места, медленно объехал припаркованный вторым рядом правительственный бронированный лимузин с тонированными стеклами, в недрах которого сидела местная знаменитость Захарий Бидерман, и вырулил на авеню Мольера.
— Итак, девочки, какие у вас сегодня уроки?
