— Никак. Просто мое честное слово. И моей матери. Те самые малозначительные субстанции, которые ваш отец ни в грош не ставил.
Роза почувствовала волнение Дианы и уже не знала, что ей думать и как реагировать.
Диана продолжала:
— Ах да, есть еще вот это… — И она обнажила левое плечо и показала родимое пятно у подмышки. — У него было такое. У меня тоже есть. А у вас?
Роза побледнела. Вместо ответа она медленно подняла блузку и показала такое же пятно на том же самом месте.
Глаза Дианы наполнились слезами. Она тяжело дышала.
— Значит, мама сказала правду… Бедная мама…
И она съежилась в кресле и за несколько секунд превратилась в ту девочку, которая когда-то давно, плача, пыталась разобраться в том, откуда она появилась на свет.
Роза подошла к ней и протянула руку, сомневаясь, утешать ли ей незнакомку. Она стояла перед Дианой, и ее мучили боль и тоска оттого, что вскрылась еще одна ложь, только на этот раз лгал не ее муж, а другой важный мужчина ее жизни — родной отец.
А Диана, хоть и погрузилась в свои переживания, все-таки подняла голову и заметила, что Роза кусает губы в полной растерянности.
— Но почему? Почему сейчас? Почему не раньше? — спрашивала она Диану.
— Потому что я в вас не нуждалась. Но после того, что с вами произошло, я подумала, что, может быть, я понадоблюсь вам.
— Вы?
— Вообще сестра.
Роза пролепетала что-то невнятное. Обычно это она была старшей и сильной, женщиной, которая заботится о других и помогает разрешать какие-то проблемы. А теперь незнакомка, которая назвалась ее младшей сестрой, хочет ей помочь…
Диана раскрыла объятия, и Роза бросилась ей на грудь отчаянно, не раздумывая, выплескивая на нее всю тоску обманутой женщины, которую предали, унизили и осыпали насмешками, — той женщины, которой теперь была Роза, хотя она и отказывалась с этим смириться.
Когда Диана вечером вернулась домой, Жан-Ноэль поджидал ее с горящими от страсти глазами, помахивая открыткой в черно-золотых тонах:
— Дорогая, у меня приглашение в клуб «Чай на десятерых», они устраивают вечер свободной любви. Знаешь, это где огромный хаммам со скамьями-ступенями, и там можно делать все, что хочешь.
Диана посмотрела на Шан-Ноэля и положила руку ему на плечо:
— Слушай, Жан-Ноэль, ужасно мило, что ты это предлагаешь, но мне что-то надоело облизывать штабеля чужих членов. Давай просто пойдем в спальню?
2
Что может быть увлекательней, чем следить, как человек падает с высокого пьедестала?
Франсуа-Максим теперь не выходил из гостиной, где вечно включенный телевизор извергал волны информации о Захарии Бидермане. Все каналы, и новостные, и широкого профиля, комментировали происшествие на площади Ареццо. Фотокадры, споры, свидетельства и круглые столы сменяли друг друга, словно пытаясь заполнить пустоту, образовавшуюся на месте взрыва, стереть чувство обескураженности, гнетущее всех. Ведь уже на следующей неделе Захарий Бидерман должен был занять главный государственный пост, а теперь этот гордо реющий сокол-политик был остановлен на подлете к вершине. Он арестован, его допросили в полиции, взяли под стражу на двадцать четыре часа и предъявили обвинение. За несколько часов одно незначительное событие остановило его восхождение к власти, и он опустился на самый низ социальной лестницы, даже ниже, чем самый низ, потому что все теперь говорили только о нем, и никакой анонимности в расследовании его преступления не соблюдалось. И верх славы сменился верхом позора.
Франсуа-Максим был на том приеме, где, как утверждалось, произошло изнасилование и где его жертва указала полицейским на своего обидчика. Франсуа-Максима прямо-таки притягивало это дело. Причиной его интереса было даже не соседство, а скорее внутреннее родство: Франсуа-Максим сравнивал падение Захария Бидермана с собственной судьбой.
Он сам тоже за несколько секунд потерял все: свое положение, счастье, душевное равновесие — прыжок Северины мгновенно превратил его во вдовца, воспитывающего четырех сирот. Но к тому, что с ним уже произошло, могло добавиться и худшее: если бы раскрылись его утехи, его тайные кратковременные встречи в таких местах, где мужчины ищут себе партнера и где одно тело, без всяких задушевных бесед, вступает в контакт с таким же телом. Как бы отреагировали на такую новость в его банке, в финансовых кругах? Что сказали бы его дети, его семья?
И уже мгновение спустя он позавидовал Северине, которая унесла свои секреты в могилу, — по крайней мере, она теперь уже ничем не рисковала. Умереть было не так больно, как терпеть бесчестье.
К его великому удивлению, выяснилось, что он не единственный в доме, кто как приклеенный внимает новостям: кухарка, домработница, управляющий и вообще весь персонал — все в доме не могли оторваться от экрана, радио, газет или Интернета: Захарий Бидерман интересовал всех.
— Что их-то так притягивает? Им-то особенно и терять нечего, хотя…
Франсуа-Максим предположил, что это просто проявление социальной озлобленности: маленькие люди счастливы, что кто-то могущественный слетел с олимпа.
В то утро, уже в машине, пока ждал детей, которых он должен был отвезти в школу, он заметил на тротуаре Марселлу, консьержку из соседнего дома, которая подплыла к нему, поводя плечами:
— Слыхали, что случилось с месье Бидерманом?
— Я там был.
— Что? Видали, как он ее насиловал?
— Нет, просто я был на том приеме и присутствовал при аресте.
— И что, как по-вашему, он виновен?
— Понятия не имею. Вроде у следствия есть доказательства.
— Бедный… Это все специально подстроено.
— Да, эта версия тоже выглядит правдоподобно.
— Я не спамши, месье, совсем не спамши в эту ночь. Все смотрела телевизор, так меня эта история зацепила.
Франсуа-Максим не очень-то хотел откровенничать с этой кумушкой и ограничился признанием, что и он реагировал так же.
— Но почему? — спросил он консьержку уже менее сухо.
— Как упал-то он, месье, свысока свалился… Вот уж не повезло так не повезло. Я подумала, что ведь такое и со мной могло случиться.
Он кусал губы, понимая, что нельзя показать консьержке, что это его рассмешило. Конечно, всякому может не повезти, хоть падать придется и с разной высоты…
— Но разве вам есть что скрывать? — осведомился он.
— Мне-то нечего, — проревела Марселла.
— Так что же?
— Да всем-то нам скрывать особо нечего, зато всем есть что терять.
И на этом она принялась облаивать какого-то типа, который не убрал за своей собачкой:
— Давайте-давайте, не стесняйтесь! Вот скажите-ка, мы ходим писать вам под дверь? Фу, гадость!
