Она лежала молча, не сопротивляясь, дрожа от озноба, закрыв глаза и откинувшись на подушку спутанными и сырыми от пота рыжими волосами. Но когда я сунул ей руки под спину и стал отстегивать крохотные крючки бюстгальтера, она с усилием прижала спиной мои руки и открыла глаза:
— Нет! Ни за что!
С руками под ее лопатками я нависал над ней так близко, что наши дыхания слились и глаза смотрели в глаза.
— Глупости! — сказал я. — Так надо, пусти!
Она закрыла глаза и расслабилась так, будто расплылась по постели всем своим телом, из закрытых глаз покатились слезы, крупные, как крыжовник. Я понял, о чем она плачет. Тело каждой женщины — это храм, настоящие королевы подпускают к нему только принцев королевской крови, да и то после многолетнего поклонения. Конечно, есть и другие женщины, их тело — пятизвездочный «Comfort Inn» для олигархов и саудовских шейхов. А есть и такие, у которых тело — постоялый двор на одну-две ночи… Но тут, конечно, был другой случай. Алена была крепостью, которую обезоружили болезнь и высокая температура, и ей пришлось неожиданно сдаться на мою неясную милость.
Понимая это, я, тем не менее, снял с нее бюстгальтер третьего, наверное, размера. Возможно, я мог бы стянуть и узкие вышитые трусики, эту последнюю полоску женской обороны, но я не стал больше испытывать ее стыдливость. Вместо этого я плеснул в ладонь армянский коньяк и начал растирать им ее плечи, солнечное сплетение под грудью, плоский живот с маленьким и утопленным завитком пупка. Она лежала, перестав плакать, сцепив зубы, закрыв глаза и не шевелясь, только ее спелые груди колыхались влево и вправо в такт сильным пассам моих обеих рук. Ее белая, в бледных веснушках на плечах кожа стала быстро краснеть, но я все не жалел коньяка, плеща им на свои ладони, и скоро в жаркой комнате стало так хмельно от коньячного запаха, что я, укрыв Алену пледом, распахнул в коридор дверь ее комнаты. А потом заголил ее ноги и стал и их растирать коньяком. При этом, честное слово, я не чувствовал никакого эротического возбуждения — хотите верьте, хотите нет. То есть, я, конечно, видел и умом понимал, что прекрасное, молодое, сочное тело, полное, как на картине «Обнаженная» Амадео Модильяни, живой женской плоти, лежит передо мной совершенно открытое и доступное. Но физическо-эротического возбуждения не было в моих членах даже тогда, когда мои смоченные коньяком ладони вознеслись по ее ногам к самому верху, к тонким трусикам.
Зато ее озноб прекратился, она согрелась.
Я снова укрыл ее всю, даже с двух сторон подоткнул под нее оба пледа и, хотя в воздухе, несмотря на открытую дверь, еще висели пары коньяка, устало хлебнул коньяк прямо из бутылки.
— Свет… — слабо произнесла она.
Я погасил простенькую трехламповую люстру под низким потолком, и теперь ее комната освещалась лишь тем параллелепипедом света, который падал на пол из коридора через открытую дверь.
— Спасибо… пить… — тихо попросила Алена и провела языком по сухим губам.
Левой рукой я поднял подушку вместе с ее головой и плечами, а правой поднес к губам недопитый стакан с чаем. Алена открыла глаза — мне показалось, она вернулась откуда-то из небытия, — обвела взглядом комнату, увидела стакан с чаем и выпила его маленькими, с паузами, глотками. Я хотел опустить ее назад, но она тихо сказала:
— Еще… пожалуйста…
Мне пришлось выпустить подушку, но Алена продолжала сидеть, и я смог налить ей еще чай из термоса. Пришлось, однако, ждать, пока он остынет. Сидя в кровати и глядя на свои закутанные пледом ноги, она сказала:
— Полотенце… мне жарко…
Я поставил на стол стакан с чаем и подошел к ней с полотенцем, чтобы обтереть ее, но она отклонилась:
— Нет, я сама…
Я психанул:
— Сидеть! Не двигаться!
Она обреченно застыла на месте, и я стал обтирать полотенцем сначала ее потные плечи и шею под слипшимися влажными волосами, потом под мышками и меж грудей, затем спину, локти, живот…
— Знаешь, — сказал я, усмехнувшись, — во время службы в армии я лежал в армейском госпитале. Там медсестры ставили на тумбочку новоприбывшим две баночки с надписью «анализ мочи» и «анализ кала». А старики-«деды» ставили рядом баночку с надписью «анализ пота» и заставляли салаг укрываться двумя матрасами, потеть и выжимать пот в баночку…
Она вымученно улыбнулась и хотела что-то сказать, но я упредил:
— Молчи. Твои простыни тоже можно выжимать. Сейчас мы их сменим…
И так это продолжалось еще часа полтора — я принес свои, из своей комнаты простыни и пододеяльник, вытащил из-под Алены ее влажные и перекатил ее на сухие, а потом снова — пока ее простыни сохли на горячих батареях парового отопления — поил ее чаем с коньяком, обтирал и опять менял простыни.
В два часа ночи она уснула, бессильно откинувшись головой на подушки и открыв рот, в котором белели ровные влажные зубы. Сонный и сам квелый и вспотевший, я сидел на стуле рядом с ее кроватью и не знал, как мне быть. Если я уйду в свою комнату и лягу в постель, я выключусь так, что меня и пушками не разбудишь. Потрогав ее лоб (он был холодный, почти ледяной), я испугался — а что, если… Я нагнулся ухом к ее губам, чтоб услышать дыхание, и вдруг она тихо сказала:
— Спасибо, дядя…
Я замер. Не может быть! Мне показалось! Неужели она узнала меня? Не шевелясь, я скосил глаза на ее лицо. Она спала, но какая-то не улыбка, нет, но тень, как у Джоконды, улыбки таилась в уголках ее губ. Только губы эти были не взрослые, и лицо у нее было в этот момент не взрослое, а детское — хотите верьте, хотите нет.
Я сел на стул в совершенном смятении. Желтый параллелепипед света из коридора лежал на полу и на коврике у ее кровати. Сквозь узкую горизонтальную щель над карнизом раздвижной шторы пробивался серебристо-лунный свет, и значит, на улице кончился дождь, стало подмораживать. Я смотрел на Алену, спящую, как ребенок, и думал: что это значит? Неужели она меня вспомнила? И вообще, неужели Акимов прав и Высший разум — это всего лишь разум людей будущего, который как может направляет нас к ним из прошлого? То есть никакого Бога как такового, как Высшего разума, нет, иначе будь Он действительно Всевышним, разве допустил бы ОН тот тысячелетний хаос в нашем развитии, те миллионы жертв и тысячи катастроф, эпидемий, Крестовых походов, инквизиций, джихадов, геноцидов и холокостов, которыми выстлана наша история? Нет, только если действительно лишь такие же люди, как Тимур Закоев, Дима и Маша Климовы, Сергей Акимов и эта Алена, плюс, конечно, будущие Стивы Джобсы, Брины, Эйнштейны и Коперники помогают нам выбраться из дикости к завтрашней цивилизации, — только в этом случае понятен нелепый по своей торности и запутанности ход нашей истории. А Христос, Будда, Магомет, кто там еще? — это всего лишь гениальные пришельцы из Будущего и времяплаватели вроде таких мореплавателей, как Колумб, Магеллан, Америго Веспуччи…
15
Я совершенно не помню, когда и как я очутился в своей комнате и уснул там, не раздеваясь. А теперь проснулся не от солнечного света в окне, а от громких мужских шагов сначала на крыльце, а потом на веранде и в коридоре. Кто-то не то в сапогах, не то в ботинках тяжело протопал в холл коттеджа, тут же вернулся обратно и гулко захлопнул за собой входную дверь.
