Не глядя на меня, он железной кочергой разбил в топке догоравшие поленья, и это был жест досады, словно он бил их в сердцах. А затем подложил новые дрова и сказал:
— А я горжусь, что я еврей. Почему грузин гордится тем, что он грузин, русский гордится тем, что он русский, а я должен скрывать, что я еврей? Вон на стене фотография, где мы со Славой Ростроповичем пьем на брудершафт на юбилее Солженицына. А после юбилея ночью мы поехали к Славе домой и продолжили это дело вдвоем, Галина Павловна ушла спать. Так вот, в ту ночь Слава мне сказал, что больше в России не даст ни одного концерта, потому что какой-то мерзавец написал в московской газете, что, мол, Ростропович как музыкант уже кончился. И сколько я ни уговаривал: почему из-за какого-то идиота тысячи людей должны лишиться его музыки — нет, Слава в России не играл до самой смерти! Понимаешь? Русский Ростропович обиделся на Россию из-за одного плохого слова! А меня там называют «жидовской мордой», а я продолжаю и писать им, и выступать. Хотя честно говоря, последнее время все больше становлюсь мизантропом. Потому что пиши, не пиши — как об стенку горох! Я двадцать пять лет и в книгах, и в статьях прошу и призываю: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!» Ведь если мы, не дай бог, разомкнем руки, как это, похоже, уже происходит между Россией и США, то поодиночке нас сметет совсем другая цивилизация. Точнее — антицивилизация. И это не пустые слова. Исламский халифат зреет, как цунами, а цивилизация, основанная на десяти заповедях, прячет голову в песок или воюет сама с собой. Варвары уничтожили эллинскую культуру, варвары рвутся уничтожить нас. А мы вместо того, чтобы объединиться…
Телефонный звонок прервал его, он поговорил с кем-то по-английски, дал отбой и спросил меня:
— О чем мы? Ах, да! Единственный, кто сегодня сражается за всю нашу цивилизацию, это Израиль. Но варваров полмиллиарда, а израильтян всего восемь миллионов. Сколько они продержатся? Ты, наверное, знаешь — иногда, раз в год или два, я пишу в российские газеты. Так вот, на днях я отправил статью «Донесение американского резидента после гибели малайзийского лайнера». В этой статье я сообщил российскому президенту совершенно секретную информацию — Барак Обама устал работать американским президентом. Он равно удалился от всех государственных дел и своей страны, и зарубежных и хочет лишь одного — отдыхать как президент и жить как Абрамович. Но мир не выживет без лидера, который всех объединит для борьбы за спасение цивилизации! Барак Хусейнович на такого лидера не тянет по определению. Кто же остается? Ангела Меркель? Да, она умная, толковая, сильная. Но после двух мировых войн с Германией немка не может стать лидером человечества. И я предложил Путину взять на себя эту миссию. Конечно, момент не самый подходящий — «Крымнаш», донецкие ополченцы, санкции… Но все еще можно изменить! Яценюк в первые дни своего премьерства сказал, что для спасения украинской экономики им нужно тридцать пять миллиардов долларов США. Но Запад им таких денег не дал и даст. И я посоветовал В.В. дать украинцам в рассрочку заем в обмен на концессию Крыма лет на сто и обязательство не вступать в НАТО. Таким образом, де юре Крым остался бы в Украине, а дэ факто в России, и украинцы еще сказали бы «дякую», спасибо за братскую помощь. Это замирило бы всех, Запад вздохнул бы с облегчением и запел, наконец, «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть» под Халифатом! Но что ты думаешь? Меня назвали лже-романтиком! Мне написали, что я ищу легких путей. А России, выходит, обязательно вляпаться туда, откуда выхода нет… — Мастер вздохнул. — Н-да… И вообще, кто сегодня ждет от писателя massage, послание? Это раньше люди ждали: а что скажет Тургенев? Герцен? Толстой? Нет, я себя с ними не равняю, но с другой стороны, когда видишь, что народ читает в московском метро, думаешь: да им и не нужны послания. Ни от Б.Г., ни от Макаревича, ни даже от нового Толстого, если б он вдруг родился. Ты будешь чай или цикорий?
— Можно я сам заварю?
— Валяй… Я высказался…
— Вам цикорий?
— Конечно.
Поражаясь, насколько схожи оказались наши с ним идеи по Крыму, я заварил себе чай, а ему цикорий и принес к камину. Каминная кирпичная стена уже дышала теплом, в трубе гудело пламя, и в доме стало уютно, запахло костром. Хотя за окном продолжало лить просто стеной…
Мастер отпил свой цикорий и продолжил исповедь, но уже на другую тему:
— Раньше, когда люди передвигались в дилижансах и каретах, публика любила неспешную литературу и вникала в сюжет. Сюжеты двигали роман. А теперь мы летаем на самолетах, мчится в скоростных поездах и автомобилях. Нам некогда вникать в сюжет, эй, писатель, фабулу подавай! Теперь фабула движет и романы, и фильмы. Вся «Анна Каренина» за полтора часа, весь «Идиот» — за три. А скоро и этого не будет, а будут эсэмэс-романы. Вот ты из нового поколения, ты о чем пишешь?
— Ну… — смешался я. — О жизни…
Он усмехнулся:
— Ага! Я тоже сначала писал о жизни… геологов, ученых, моряков дальнего плавания. И все это была мура, три первых фильма — полный провал. Ты помнишь сухое лето семьдесят второго года? Нет, откуда тебе это помнить? Тебе тогда сколько было — четыре? А я помню, как вокруг Москвы горели леса и шатурские болота. И в это же время копотью неудач дымилась моя биография. Два с половиной провала — один на «Мосфильме» с фильмом про геологов, второй в Одессе с фильмом про моряков и полупровал в Свердловске с «Открытием» — истощили даже мою жестоковыйную душу. В моих записных книжках той поры через каждые две-три страницы попадаются такие записи: «Отдать до 1-го: Мережко — 8 рублей. Гребневу — 10 рублей. Маневичу — 26 рублей. Трунину — 6 рублей…» Ну, и так далее. Отдавать было нечем, а обращаться за новыми долгами не к кому. К тому же все приличные люди, у которых можно было стрельнуть трояк или напроситься на ночлег с завтраком, сбежали от московской жары — кто на дачи, кто в дома творчества, а кто в Сочи и Коктебель. Москва была пуста, и я не знал, что мне делать. Снова, как после ВГИКа, через ночь ночевать то на Казанском вокзале, то на Белорусском, чтоб не попадаться на глаза одним и тем же милиционерам? Но — зачем? Ведь уже для всех киностудий страны я — неудачник и бездарь… И тут я встретил Феликса Миронера, замечательного сценариста, фронтовика, автора фильмов «Весна на Заречной улице», «Городской романс», «Увольнение на берег» и многих других. Феликс сказал:
— А зачем ты пишешь производственные сценарии — какие-то геологи, нефтяники, моряки! Писать нужно о любви. Вот если бы у тебя был сценарий о любви, я бы послал его на «Ленфильм» Фриже Гукасян.
У меня перехватило дух. Фрижетта Гукасян, главный редактор легендарного Первого творческого объединения «Ленфильма», которым руководил Иосиф Хейфиц, уже и сама была в то время легендой, эдакой Жанной Д’Арк кинематографа. Это у нее работали Алексей Герман, Илья Авербах, Виктор Трегубович, Игорь Масленников, Виталий Мельников, Владимир Венгеров. А из сценаристов — Анатолий Гребнев, Юрий Клепиков, Юрий Нагибин, Феликс Миронер, Валерий Фрид и Юлий Дунский — то есть вся высшая лига нашего сценарного цеха. Попасть в Первое объединение «Ленфильма» было в то время то же самое, что в олимпийскую сборную.
