В гостиной смеялись. Они уже забыли обо мне. Гудел Лешкин бас, щебетала Рената, прорезывался дискант Казимира – от водки голос его становился тонким и пронзительным. Я наконец остался один. Со своими проблемами, до которых никому нет дела. Я и Лиска. Письмо, компакт, Ольга и… убийца. Лиска ушла, убийца остался. Они смеялись, для них жизнь продолжалась. А для меня? Не знаю. Я снова потрогал голову. Мое лицо в темном стекле напоминало череп. Новый взрыв смеха в гостиной! Я достал из тумбочки компакт и пошел к ним.
Они приветствовали меня преувеличенно радостно. Они показались мне отвратительными. Красная толстая физиономия интригана Лешки; бледное выморочное лицо Казимира – потная прядка упала на лоб; бессмысленно радостное – Ренаты; настороженно-печальное – Лены. Я загнал компакт в узкую щель ноутбука, не попав с первого раза.
– Тема… – предостерегающе произнесла Рената. – Тема!
– А вот и голуби! – радостно хихикнул Лешка.
Они смотрели на экран, а я смотрел на них, испытывая злобную радость. Вы уже забыли? Вот вам, получайте! Лешка уставился, удивленно раскрыв рот; недовольная Рената отвернулась – она меня не одобряла; Лена вцепилась побелевшими пальцами в край стола; Казимир… Казимир посерел, на лбу блестели капельки пота. Четыре минуты. Бегущая через толпу Лиска – острые локти, желтая маечка, длинные волосы. Обернулась, взглянула, рассмеялась. Побежала дальше. Живая. Бесконечно длинные и очень короткие четыре минуты. Затем – серые полосы по экрану, пузырьки газа и тишина. Они не шевелились. Лешка опомнился первым.
– Алиса, девочка… – пробормотал он. – Кто это снимал?
– Не знаю. Может, ты! – Получилось грубо.
Рената сочла нужным вмешаться:
– Мы, – («Мы»!) – получили компакт по почте. Обратный адрес не разобрать. И больше ничего – ни письма, ни записки. Я думаю…
– Когда? – перебил ее Казимир. Как будто это так важно!
– Неделю назад, – сказал я.
– Это не я, – заявил Лешка. – В первый раз вижу! А собственно, что произошло? Снимал знакомый Алисы – у нее было много друзей, может, кто-то из наших, из журналистской братии. Перебирал в ящиках стола, нашел и прислал. Решил, что тебе будет приятно. У меня самого дикий бардак в письменном столе, никак руки не доходят разгрести, чего там только нет…
– Скорее всего… – пробормотал Казимир. – Но… кто?
– Могу провести расследование! – Лешка уже оклемался. – Поспрошаю, ежели хочешь.
– Это не все!
Я достал из кармана письмо. Они настороженно уставились на меня. Я не торопился. Смотрел на них. Казимир налил себе водки. Мне показалось, что у него дрожат руки. Лена наконец отлепила пальцы от стола, откинулась на спинку стула, замерла в неловкой позе, бросив быстрый взгляд на Казимира. На круглом лице Лешки – живейшее любопытство. Рената демонстративно вышла на кухню и гремела там тарелками.
Я развернул сложенный вдвое листок, медленно прочитал.
– Прощальное письмо! – выдохнул Лешка. – Откуда? – Глаза у него восторженно блестели. Чертов интриган!
– Не знаю. Кто-то подбросил его в почтовый ящик.
– Подбросил? – переспросил он. – Но… зачем?
Он не спросил, у кого могло оказаться письмо, не спросил – кто? Он спросил – зачем? Зачем ворошить? Пережито, забыто… Письмо было неудобным, оно возвращало и тянуло назад, оно убирало точку и ставило многоточие. Или знак вопроса. Зачем? Казимир протянул руку, и я отдал ему листок. Он впился в него взглядом.
– Что ты собираешься делать? – спросила у меня Лена. – Пойдешь к следователю?
Лешка с любопытством заглянул через плечо Казимира. Тот злобно отмахнулся.
– Ты что, в чем-то виноват? – спросил у меня Леша. – Почему она написала, что никого не винит?
– Не знаю. Я ни в чем не виноват. – Мой тон мне не понравился – я, похоже, оправдывался.
Леша взял письмо из руки Казимира, зачем-то понюхал.
– Просит прощения… Вы что, поссорились? И даты нет!
– Мы никогда не ссорились! – Я едва не сорвался на крик.
– Это не прощальное письмо! – вдруг выпалил Лешка. – Это… вообще неизвестно что. Начало рассказа.
Ольга сказала то же самое. Лешка – профессионал, у него нюх на слова и смысл – этого у него не отнимешь. Самоубийцы обычно оставляют письмо. Если не было письма, значит… не было самоубийства. Я подозрительно уставился на Добродеева.
– Откуда ты знаешь… – тихо сказала Лена. – Всякие бывают письма.
– Но как оно попало к… Где оно было все это время? Зачем?
Лешка смотрел на меня круглыми глазами. На морде еще явственнее проступил восторг – он уже сочинял детективную историю для своей бульварной газетенки.
– Зачем? – повторил я. – Как, по-твоему?
Мы молча смотрели друг на друга. Рената принесла тарелку с салатом, со стуком поставила на стол.
– Что ты собираешься делать? – Казимир, откашлявшись, повторил слова жены. Он не смотрел на меня, руки его теребили нож.
Я пожал плечами – не знаю.
– Попытаешься найти… этого? Думаешь, он что-то знает?
Я снова пожал плечами. Застолье было погублено. Аппетит пропал. Казимир снова налил себе водки, залпом выпил. Поднялся и, ни на кого не глядя, пошел из гостиной. Он возился в прихожей, срывая с вешалки пальто, что-то там падало и гремело. Лена поспешила за ним. Я чувствовал себя по-дурацки, злость прошла, осталось недоумение, я уже не знал, зачем это сделал. Рената демонстративно не обращалась ко мне, смотрела в сторону, и лицо у нее было сердитое.
Казимир хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка и закачалась люстра. Ушел, не попрощавшись. Лешка расцеловал Ренату, долго прощался и благодарил за прекрасный вечер. Самое замечательное – он был искренен. Газетчик чертов! Завтра разнесет услышанное по городу.
– Ты! – Рената смотрела на меня, и в глазах ее плескалась ярость. – Ты испортил всем вечер! Зачем нужно было вытаскивать эту чертову историю? Это твои проблемы, понятно? Это твои разборки! Какая разница, кто его прислал? Ты виноват в том, что она умерла! Ты один! Бедная девочка! Ты бездушный эгоист, злобный тип, полный комплексов! Ты не способен ни любить, ни радоваться жизни! Ты же всех ненавидишь! Брата, невестку! Даже Илью Заубера! У тебя нет друзей! Один Лешка… Ну, да он со всеми дружит. Ты волк-одиночка! Ненавижу!
Обвинения сыпались градом, она выкрикивала их мне в лицо, задыхаясь от бешенства. Рената смешала в кучу смерть Алисы, мой злобный характер, она действительно ненавидела меня в эту минуту. И совсем не играла. Разве что самую малость – театр въелся ей в кровь…
– Могильный червь! Ты живешь прошлым!
Она вдруг бурно зарыдала. Я прижал ее к себе. Она попыталась вырваться, молотя меня кулаками. Я прижал ее крепче, и она сникла. Я подвел ее к столу, налил коньяку, заставил выпить…
