Все на месте. Но чего-то будто снова не хватало. Что-то искал его беспокойный взгляд, блуждающий между тарелок, блюд и рюмок. Что?!
Приборов, господи! Они снова забыли про приборы! Снова лежит рядом с блюдом с говядиной громадная двурогая вилка. Как ею можно есть?! И скатерть! Что со скатертью?! Она вдруг начала тлеть на столе, как кусок папиросной бумаги. И потом и вовсе исчезла, обнажив старый растрескавшийся пластик. И куски сочной ароматной говядины самым невероятным образом превратились в хлебные корки. Плошка с икрой исчезла! Малюсенькие корнишоны сделались размером с тапок. На картошке образовалась плотная кожура, и дух от нее пошел тяжелый, подвальный. А отпотевший графинчик с водкой уступил место поллитровке с дешевой этикеткой.
Опять!!! Снова этот ужас!!!
Мельников судорожно задышал, прикрыл глаза трясущимися ладонями, убрал.
Ничего не поменялось! Тот же грязный стол со щербатыми тарелками с нечищеной картошкой, солеными огурцами-семенниками, солить которые в бочке была мастерица теща-покойница. Хлебные корки, съежившиеся от сухости. Дешевая водка и граненый стакан. Один.
Куда все подевалось?! Почему он без конца возвращается в свою прежнюю нищую жизнь?! Он же богат! У него масса банковских счетов! У него в гараже во встроенном сейфе припрятана заначка на самый страшный черный день! У него, в конце концов, доля в прибыльном бизнесе. И немалая доля! Он, если захочет, выдавит Ваньку Грищенко из дела, как прыщ! И сам возьмется за дело. Или Карину посадит в директорское кресло, пускай занимается. Нечего без дела сидеть. Ему Машки за глаза хватило. Ожирела от безделья, обнаглела. Теперь вот бесится, угрожает.
Нет, Карина без дела сидеть не станет. Он ее в строгости станет держать, когда поселит в своем доме. Вопрос – куда девать Машку с Софьей? Сыновья разъехались по квартирам, он им на первое время денежное пособие положил, хотя и не обещал. А вот что делать с девками?!
– Милы-ы-ый, чего не жрешь картошечку? – Голос Машки был до того противным, что его передернуло.
Интересно, что она делает в его кухне?
Мельников дернул шеей, повернулся. Машка стояла позади него в замызганном ситцевом халате, застегнутом на разномастные пуговицы. Эта жирная корова вечно бесила его, пришивая к домашним халатам пуговицы, подвернувшиеся под руку. И меняла эти свои дурацкие халаты раз в неделю. А они у нее уже через три дня на пузе коркой стояли.
– Что не жрешь картошечку?
Машкины толстые пальцы схватили с тарелки самую большую картофелину и принялись скоблить ее ногтями, освобождая от шкурки. Шкурка липла к ее пальцам, Машка смахивала ее прямо на пол, прямо на свои босые ноги с растрескавшимися пятками и кривыми ногтями на мизинцах.
– Жри картошечку, Валера. Жри. Больше-то тебе никто ничего не предложит…
Он проснулся с диким воем как раз в тот момент, когда Машка пыталась в страшном мерзком сне всунуть ему в рот огненную картофелину, очищенную ровно наполовину.
Проснулся, распахнул глаза, осмотрелся.
Господи! Господи, спасибо тебе!!! Все как прежде! Его спальня – дорогая, красивая. Огромные окна, выходящие на террасу, приоткрыты. Легкий летний ветерок слегка колышет пышную занавеску. Мягко тикает новый будильник. Он поменял его, выбросив старый. Как только Машку выселил из спальни, так и будильник ее выкинул. И ни разу не проспал, между прочим!
Все на месте, все по-прежнему. Только сердце бешено бухает в груди. В горле пересохло. И в это трудно поверить, но ощущался вкус вареной картошки. И перед глазами пелена.
Может, специалисту показаться? Может, со здоровьем что? Сорок пять все же – не юнец. Да столько всего в последний месяц навалилось!
Мельников свесил ноги с кровати, подышал глубоко, восстанавливая дыхание. Встал и прошел на террасу. Было рано. Очень рано. Даже Валентин еще не проснулся и не бродил по саду, обирая подвядшие листочки и срезая розовые бутоны. И птицы молчали в своих гнездах. Сад выглядел бы мертвым, если бы не ветер, хозяйски треплющий ветки и покрывающий рябью поверхность пруда. Ветер показался Мельникову холодным и неприветливым. Он набросился на его разгоряченное мерзким сновидением тело. Обнял его ледяными щупальцами, вызывая дрожь.
– Брр, – передернулся Валерий, вернулся в спальню и плотно прикрыл огромные створки французского окна.
До подъема еще час, а он уже выспался. Идти в душ рано. После душа ему требуется завтрак. А работники спят еще. Сейчас бы самое время теплое женское тело потрепать, а его нету рядом. И он впервые за минувшие дни пожалел о том, что Машка не спит рядом. В ее белоснежной плоти, пахнувшей мятой, он всегда находил утешение.
Нет, а собственно, кто ему мешает воспользоваться своей женой, если она ему все еще жена?!
Мельников подтянул шелковые штаны, вечно сползающие с зада, и вышел из спальни. Машка спала в одной из гостевых комнат, которую он никогда не любил. Какие-то цветочки, подушечки, рюшечки. Машка небось еще этого барахла наплодила. Хотя в средствах он ее теперь ограничил, могла и остановиться на том, что есть.
Валерий остановился перед дверью, повернул ручку, потянул. Хм-м! Закрыто! От кого, интересно, закрывается?! От него? В его же доме?
Мельников завелся, начал дергать ручку сильнее. За дверью послышался шорох, потом по полу прошлепали Машкины босые ступни, щелкнула задвижка, дверь приоткрылась. На Мельникова глянула испуганная потная со сна физиономия жены.
– Ты чего?! – прошептала она.
– А чего?
Мельников жадно прошелся глазами по ее телу, едва прикрытому белой шелковой сорочкой. Там разрез, там вырез, все просвечивается. Для него-то такого белья не надевала. А? А может, она не одна там? Может, тайком через окно кого к себе впускает? А что? Этаж первый. Окна большие.
– А ну, отойди!
Он грубо оттолкнул ее от двери, шагнул в комнату. Там было темно, окна были плотно занавешены портьерами. Мельников с силой рванул шторы в стороны. Мутный свет занимающегося утра залил комнату. Окно приоткрыто. Валерий подошел к кровати. Там никого не было, но!
Но обе подушки были смяты, и простыня на второй половине тоже была смята. Как это понять? Она что, мечется во сне, как ненормальная? Да он сколько помнит, Машка спала на одном боку! Схватив обе подушки, Мельников поочередно поднес их к лицу, вдыхая запах.
– Вот на этой спала ты, Маша, – безошибочно угадал он такой знакомый мятный аромат.
Швырнул ее подушку на кровать на ту половину, где простыня была почти не смята. Понюхал вторую подушку, еще и еще. Она пахла… мужиком, хоть убей! Это не сухие духи для постельного белья, твою мать! И не запах стирального порошка! Это точно запах мужского пота вперемешку с лосьоном для бритья.
– А вот на этой подушке, Маша, спал кто-то еще.
Мельников швырнул подушку на вторую половину кровати, где простыня превратилась в гофрированный комок от чьего-то зада.
