Кошка, а вовсе не скатерть, выступает здесь светлым пятном. И не цветы, хотя они совсем свежие и тоже отливают белизной. Но это — неживая белизна, свойственная лишь нескольким видам: каллам, лилиям и гиацинтам. Наверное, это все же каллы, воображение Алекса рисует их в мельчайших подробностях: аккуратно свернутые восковые кульки с торчащими из основания толстыми соцветиями-початками. Где он мог видеть каллы?
В цветочном магазине.
На снимках в журналах по цветоводству, которые выписывает мама. Кой черт, Алекс никогда не совал нос в эти журналы и не заглядывает ни в цветочный магазин, ни в единственную в К. оранжерею. Стыдно сказать, но за время вялотекущей любовной связи с Ольгой Алекс умудрился не подарить ей ни цветочка. Он хорошо знает, как выглядят камнеломка, горечавка и лабазник — спутники его детства. Но каллов в спутниках не числилось.
Остается… кладбище.
Вотчина покойного синьора Тавиани, сторожа. Мертвым — мертвое, оттого на могилах частенько встречаются искусственные цветы. Чтобы привести их в негодность, солнцу и дождю нужно очень постараться, они не гниют, разве что скукоживаются и теряют краски. Возможно, Алекс видел точную копию чертовых каллов на чьей-то могиле. И запомнил их во всех подробностях.
Внезапно возникшие мысли о кладбище и — опосредованно — о синьоре Тавиани делают картинку пасторального семейного обеда едва ли не зловещей. За столом сидят вовсе не четверо; не только близнецы и их родители — кто-то еще! Но разглядеть всех присутствующих не получается, как бы ни старался Алекс: свет не падает на них, и теней они не отбрасывают. Время от времени кошка Даджи, гуляющая по кромке воображения Алекса, выгибает дугой спину и шипит. И попеременно жмется то к одному близнецу, то к другому, только у них она может найти защиту…
От кого?
От фантомов, заполнивших собой пустоты вокруг стола — слишком большого для четверых людей и одной кошки.
Всему виной Сэб. Нынешний, а не тот, что болтает ногами и ерзает локтями во время семейного обеда; не тот, что бросает Даджи кусочки отварного мяса. Нынешний Сэб лишен возможности двигаться, он держится в тени, как и сидящие за столом.
На свет его не выманишь.
Впрочем, все здесь — сплошная тень. Чернота, тьма. Свечи не в состоянии прогнать ее, лампа не в силах растопить. Она лишь немного рассеивается вблизи потрескивающих фитилей, а между тем уже наступило утро. Где-то там — вверху, внизу, за пределами покрытого твердым снежным панцирем «Левиафана».
Когда наступит утро в самом «Левиафане» — неизвестно, да и наступит ли оно? Темнота начинает злить Алекса, еще больше злят свечи, лампа и даже верный «Mag-Lite». А ведь он еще ни разу не подвел Алекса, послушно прошивая пространство на многие метры и в заданном направлении. Но все эти манипуляции лишь искажают общую картину.
Алекс не видит ее целиком, вот оно что!
Он судит о происходящем в «Левиафане» лишь по сполохам света, в то время как истинная жизнь дома скрыта от глаз и проходит в полной и абсолютной темноте. Быть может, с этим смирились калека Себастьян, мертвый Джан-Франко и рисованный Игнасио, но Алекс — совсем другое дело! Его ноги и руки не вышли из повиновения, он жив, а вовсе не нарисован на стене. И все еще не теряет надежды докопаться до истины.
Стойка с ледорубами пуста.
Алекс несколько раз забывал о них. Забывал в самый неподходящий момент, оттого и пришлось спуститься в подвал в поисках подходящего инструмента. Зато теперь вспомнил, и снова момент оказался неподходящим — стойка пуста.
Ледорубов было три, один из них похоронен под снегом в десятках метров от «Левиафана», и похоронил его не кто иной, как сам Алекс. Но кто успел взять два других — и когда? Алекс не видел их после того, как вырытый им тоннель обрушился, но это ровным счетом ничего не значит: стойка просто выпала из поля его зрения. А тусклые огоньки свечей — никакие не помощники. Что еще? Он спускался в подвал и провел там некоторое время, достаточное для… для чего?
Чтобы кто-то успел вооружиться ледорубами.
Приплюсовать их к арсеналу, извлеченному из металлического сейфа. Или наоборот — противостоять этому арсеналу… Что происходит здесь, в темноте? Ответ на этот вопрос мог бы дать Сэб, но Сэб молчит. И в этом отношении толку от него не больше, чем от мертвого Джан-Франко и рисованного Игнасио.
— Кто-то приходил сюда, Себастьян? — вопрос, который так и останется без ответа. Алекс прекрасно понимает это, но продолжает наседать: — Здесь кто-то был, пока я отсутствовал?..
Безжизненные губы паралитика дергаются и на мгновение застывают в улыбке, которая кажется Алексу издевательской. Он не ожидал подобной реакции, он вообще не ожидал реакции — и вот, пожалуйста!.. Впрочем, улыбка исчезает с лица Себастьяна так же быстро, как и появилась, и через секунду Алексу начинает казаться, что ее вовсе не было. Всему виной блики, которые отбрасывают огоньки свечей.
И темнота.
На стыке бледного света и всепоглощающей тьмы еще и не то покажется.
Алексу довольно быстро удалось убедить себя в том, что улыбка Себастьяна ему привиделась, но аппетит у него пропал. И при желании он не смог бы запихнуть себе в рот даже галету. Вот что он сделает: возьмет упаковку с собой, прежде чем отправиться на второй этаж, в комнату с тонущим кораблем на двери.
— Я скоро вернусь, Себастьян, — сказал он мумии, хотя та вовсе не требовала у него отчета. — Скоро вернусь, и мы… ммм… позавтракаем.
Хорошо бы задержаться вне поля зрения паралитика до обеда, а то и до ужина, — именно на таких, удручающе-бесчеловечных мыслях снова ловит себя молодой человек. Хорошо бы вообще не подниматься в мансарду — до того времени, когда подоспеет помощь и кто-то другой возьмет на себе хлопоты о несчастном брате Лео. А у самого Алекса и без того множество забот: он должен найти в черных комнатах черного дома черную кошку Кьяру.
Задача почти невыполнимая, учитывая, что черные кошки в черные комнаты, как правило, не заглядывают. Необходимые уточнения относительно кошачьих перемещений можно было бы получить у Даджи (по странному совпадению тоже являющейся черной кошкой), но этого точно не произойдет: Даджи давно нет в живых. Ведь ее фотографии с маленькими близнецами не меньше двадцати пяти лет, так долго ни одна кошка не протянет. Что, несомненно, жаль, ведь Даджи сразу понравилась Алексу. Она понравилась ему больше, чем бестолковый грузный сенбернар Боно, и намного больше, чем Себастьян. Во всяком случае, в ее обществе Алекс чувствовал бы себя уютнее.
Уже направляясь к двери, он поймал себя на том, что не хочет поворачиваться к Сэбу спиной. Наверное, со стороны это выглядело забавно: молодой человек с тяжелым фонариком в руках и теслом, заткнутым за брючный ремень, пятится от инвалидного кресла.
Хорошо, что зрителей здесь нет.
Так, во всяком случае, хочется думать Алексу: никто за ним не наблюдает. Никто не выжидает удобный момент, чтобы расправиться с ним. Просто потому, что таких удобных моментов уже было предостаточно, а ими так и не воспользовались.
