Мучения по поводу идентификации профиля продлились несколько часов, пока Алекс не решил оттолкнуться от очевидного: тетрадь найдена в радиоприемнике, доставшемся ему от синьора Тавиани. Логично предположить, что она тоже принадлежала покойному сторожу. Зачем и от кого понадобилось прятать записи, которые и так невозможно прочесть, — дело десятое. А на первый план выходит сам синьор Тавиани. Алекс никогда не видел его молодым, только глубоким стариком. А на рисунке изображен молодой человек. Оттого и сходство нарисованного профиля с профилем старика, каким его запомнил Алекс, кажется смутным.
Жаль только, что профиль синьора Тавиани все время ускользает от Алекса; вместо него в памяти всплывает красная полоса на морщинистой шее — не слишком приятное воспоминание, бр-р. С трудом избавившись от него, Алекс переключился на мысли о тетради. А потом — на мысли о Кьяре. Кьяра, вот кто может помочь в расшифровке записей! Она работает репортером криминальной хроники, и у нее множество знакомых в полиции. А полиция — это еще и эксперты, и самые современные технологии. Восстановить текст, используя их, не такая уж трудноразрешимая задача. А уж заинтересовать Кьяру и вовсе пустяк. Достаточно сказать, что в его руках оказался чрезвычайно любопытный документ, все остальное Кьяра сделает сама.
Так Алекс и поступил, прибегнув на этот раз не к обычному электронному письму, а к внеплановой поездке в Верону.
— Что-то ты зачастил, братец, — сказала Кьяра, когда (после семейного обеда) они остались одни.
— Мозолю тебя глаза?
— Нет, я всегда тебе рада, ты это знаешь. Просто раньше ты не особенно баловал нас визитами.
— Кое-кто обещал приехать с сердечным другом…
— Умоляю, не уподобляйся маме, — Кьяра поморщилась, как от зубной боли. — От этих ваших определений за версту несет пошлостью.
— «Твой парень», так будет лучше?
— Ненамного. Ты ведь приехал не для того, чтобы напомнить мне об обещании?
— Всего лишь решил совместить приятное с полезным. Во-первых, увидеть вас…
— А во-вторых?
— У меня к тебе дело, Кьяра.
Алекс со всеми предосторожностями вынул из папки тетрадь и пододвинул ее сестре.
— Что это?
— Один документ, доставшийся мне случайно. Подозреваю, что там найдется много интересного. Осторожно!..
Кьяра, небрежно придвинувшая к себе папку, с удивлением посмотрела на Алекса. И с еще большим удивлением — на клеенчатую обложку, просвечивающую сквозь пластик. Когда тетрадь были извлечена и Кьяра открыла ее, любопытство сменилось недоумением.
— Не очень-то это похоже на документ, прости.
— Наверное, я неправильно выразился. Это может быть личный дневник… Что не умаляет ценности…
— Откуда ты можешь знать? Здесь же нельзя понять ни одного слова.
— Поэтому я и привез тетрадь тебе.
— Напрасно. Ломать глаза, чтобы что-то здесь вычитать, я не в состоянии. И никто не в состоянии.
— Обычный человек — да, не в состоянии. Но если обратиться у экспертам, у которых есть специальные приборы… И специальные средства, химические и прочие…
— Подожди! — Кьяра расхохоталась. — Ты хочешь, чтобы я отнесла твое сокровище к специалистам?
— Ну… да.
— Не смеши.
— Почему? У тебя наверняка есть знакомые эксперты.
— Моим знакомым экспертам делать нечего — только заниматься восстановлением дурацкого частного дневника. У них и без того работы по горло. Серьезной, между прочим, работы.
— Но тебе они вряд ли откажут, сестренка. И потом, разве тебе самой не интересно?
— Где ты взял эту тетрадь? — уклонилась от ответа Кьяра.
— Эээ… нашел.
— Что значит «нашел»? Шел по улице и подобрал то, что валялось под ногами?
— Не совсем. Помнишь нашего кладбищенского сторожа, синьора Тавиани?
— Не помню.
Другого ответа от Кьяры, старательно вымарывающей из своей памяти все, что касается К., ждать не приходится.
— Ну, неважно. Когда синьор Тавиани умер, мне достался его радиоприемник. То есть я выкупил его за небольшую денежку. А в радиоприемнике нашлась эта тетрадь.
— И ты решил, что я буду напрягать своих друзей ради писулек какого-то выжившего из ума старика?
— С мозгами у синьора Тавиани все было в порядке. И он не всегда работал сторожем на кладбище. — Алекс начал злиться на сестру. — Когда-то он служил полицейским.
— Что это меняет?
— Ничего, но… Вдруг там отыщутся описания каких-нибудь преступлений? Разве тебе, как журналисту, который занимается криминальными историями, не было бы любопытно получить такой материал?
— Нисколько. Мне вполне хватает преступлений, которые совершаются здесь и сейчас.
Тут Кьяра немного лукавит: Верона — далеко не Нью-Йорк, не Мехико и даже не вечно бурлящий, переполненный людьми Рим. И преступления здесь случаются не так уж часто, а тяжкие (только они по-настоящему интересуют Кьяру) и вовсе раз в квартал. В оставшееся время она вынуждена живописать слабоумные угоны автомашин, кражи сумок у зазевавшихся туристов, мошенничество со строительными подрядами, драки на дискотеках и прочую дребедень. Таинственный дневник таинственного человека, который прожил таинственную жизнь, — вовсе не дребедень по мнению Алекса. Но Кьяру, если уж она решила для себя что-то, ничем не проймешь. Остается единственный вариант: обратиться к знающим людям напрямую, минуя сестру.
— Ладно. Раз ты не хочешь заниматься этим сама…
— Не хочу.
— Тогда дай мне контакты людей, которые смогли бы мне помочь. Надеюсь, хоть это тебя не затруднит?
Все то время, что длился совершенно абсурдный, с точки зрения Алекса, разговор, Кьяра рассеянно перелистывала тетрадные страницы: те, что еще можно было отделить друг от друга. Она добралась почти до конца, когда лицо ее напряженно застыло. Тонкие брови Кьяры сошлись на переносице, а рот округлился. Алекс знал свою сестру всю жизнь и знал, что рот у нее округляется нечасто. Лишь тогда, когда она сталкивается с чем-то пугающим. Так было в детстве, когда они едва не погибли под лавиной. Это Алекс смотрит преимущественно себе под ноги, а взор Кьяры всегда обращен вверх — к небу. Вот и тогда она заметила стремительно несущиеся вниз массы снега первой. И что есть мочи крикнула Алексу: «Бежим!»
И они побежали.
Они бежали, не останавливаясь, несколько километров, но Алекс хорошо запомнил лишь первую сотню метров, когда земля ходуном ходила у них под ногами. А за спиной раздавалось тяжелое совиное уханье многотонных снежных глыб.
И он хорошо запомнил выражение лица Кьяры за секунду до того, как она выпалила «бежим!». Точно такое же выражение было написано у нее на лице и сейчас.
