Если бы не Селеста…
Почему Селеста так обеспокоен судьбой его семьи? Не из хорошего же отношения к своему командиру! Фельдфебель назвал Селесту подонком, а уж он-то разбирается в людях: Даниэль — парень даже не с двойным, а с тройным дном. И дно это усеяно всякой пакостью — подобная пакость найдется в любом подвале затопленного дома, когда схлынет вода: мусор, битое стекло, черепки, ржавые детали каких-то механизмов, кукольные головы. Кукольные головы особенно занимают Нанни, он представляет их во всех подробностях: жесткие волосы свалялись и превратились в неприятную, полуразложившуюся субстанцию, глаза выскочили из орбит и затерялись в грязи и иле, — это если кукольная голова сделана из фарфора. Тряпичным и деревянным куклам повезло еще меньше, черты их лиц стерты — частично или полностью; Нанни еще не решил, к какому кукольному подвиду отнести демона-Даниэля. Хрупкий фарфор точно не подойдет.
— Скоро все кончится, — сказал Селеста.
— Для кого?
— Для нас уж точно. Кто отнимет у нас винтовки — немцы или англичане с американцами, разницы нет. Не хотите податься в партизаны? Англичане дадут вам медаль, если немцы не пристрелят раньше. Вас же беспокоит судьба Родины?
В голосе Селесты звучит явная насмешка, и Нанни не знает, как реагировать на это. Смазать наглецу по физиономии или поискать достойный берсальера ответ? Достойным ответом является «Меня беспокоит судьба Родины», но вряд ли в его устах это прозвучит убедительно. Больше всего Нанни беспокоит судьба собственной семьи и… он не понимает, ради каких высоких идеалов застрял в этих горах. Африканская Асмэра — дело другое, он родился и вырос там, за нее можно было драться с оружием в руках, но… Прежнего мира Нанни больше нет, в его городе, отстоящем на тысячи и тысячи километров отсюда, давно окопались англичане. Наверное, он должен ненавидеть их и перенести свою ненависть на других англичан. Тех, что неспешной волной накатываются с юга. Но и ненависти к ним конкретно он не чувствует. Скорее, ненависть к самой войне, совершенно бессмысленной, разлучившей Нанни с женой и ребенком. И другими, милыми сердцу вещами.
— Вы тут совсем недавно. А мы коченеем второй год. Вот и приходится прикидывать… Вы-то сами уже думаете, как оно будет после войны? — Селеста улыбнулся, показав белые острые зубы, которые на секунду показались Нанни зубами какого-то хищного животного.
Но вопрос вполне человеческий.
Об этом думают все, от рядового до генерала, от начальника полиции до последнего лесоруба. Нанни — не исключение, но четкой картины собственного будущего в его голове еще не сложилось. Он воссоединится с семьей, возможно, уедет в большой незнакомый дом под Каттоликой, если тот еще сохранился. Не разрушен, не разворован, не приспособлен под армейские нужды. Возможно, уедет куда-нибудь еще. Если он получит-таки приказ сложить оружие, вряд ли его будут судить как военного преступника. Он не принимал участия в карательных операциях, не отдавал человеконенавистнических приказов, он — всего лишь лейтенант, каких миллионы. Он выполнял свой воинский долг — только и всего. Максимум, что ждет Нанни Марина, — месяц в фильтрационном лагере. А потом его отпустят на все четыре стороны, как делают это со всеми мелкими винтиками гигантского военного механизма.
— Как будет после войны? Уж точно не так, как до нее, — опыт последних бесед с фельдфебелем Барбагелатой не прошел даром, Нанни научился лгать и изворачиваться, давать обтекаемые ответы на прямые вопросы. А сейчас он успешно применяет этот опыт и в разговоре с Селестой.
— Это понятно, — от Селесты не так-то просто отвязаться. — Но хотелось бы конкретики. Собираетесь вернуться в Африку? Или останетесь здесь?
— Вряд ли я вернусь на ту землю, которая нам больше не принадлежит.
— Значит, остаетесь?
— Еще не решил.
Нанни не до конца понимает страну, которая называется его исторической родиной. Он познакомился с ней не в самый лучший период и толком не успел ее разглядеть. Иногда ему кажется, что его соотечественники, живущие в Африке, намного больше итальянцы, чем собственно итальянцы. Или они все же больше африканцы, что привыкли выживать в самых экстремальных условиях? Нанни совсем запутался.
— С такими деньжищами, как у вас, дорога открыта всюду. Можно даже за океан махнуть.
— К нашим нынешним врагам? — осторожно заметил Нанни.
— Да бросьте вы. Какие они враги! Не вы затеяли эту войну, так? Кто-то наверху все решил за нас, а нам приходится теперь харкать кровью.
— За такие речи можно и под трибунал угодить, Селеста.
— Напишете рапорт? Валяйте. А я просто говорю то, что думаю. И, поверьте, так думают очень многие, — Селеста даже не дал лейтенанту опомниться, перескочив на другую тему. — Никогда не были в Америке?
— Я и в Италии толком-то не был.
— А хотели бы побывать? В Америке?
— Не знаю.
— А я бы хотел. Там много наших, итальянцев. Слыхали что-нибудь об этом?
— Слыхал что-то такое.
— С деньгами там не пропадешь.
— С деньгами нигде не пропадешь, — Нанни все еще не мог понять, к чему клонит Селеста.
— Эээ… не скажите. Знавал я состоятельных людей, которые сгинули. Да так, что даже отыскать их следы невозможно. А все потому, что не поняли сразу, откуда ветер дует.
— А ты, стало быть, понимаешь.
— Держу нос по ветру, скажем так.
И до этого демон-Даниэль был неприятен лейтенанту, а теперь стал и вовсе отвратителен. Он не похож на человека, что водит знакомства с «состоятельными людьми». Ни в один приличный дом его бы не пустили — дальше кухни, дальше гаража. Жулик. Мелкий аферист, пытающийся поймать рыбку в мутной воде. Как он прибился к альпийским стрелкам, людям благородным и отважным, — загадка. Наверняка подделал какие-то бумаги… Но какой смысл? Служба в альпийских батальонах тяжела, а то, что их взвод попал в полосу затишья, — всего лишь случайность. Все может измениться в любой момент, стоит только начаться серьезным боям за перевалы. Нанни сомневается в себе, но может полностью положиться на Барбагелату, на юного, но отважного Тулио, на Альберто Клеричи. А на Селесту рассчитывать не приходится. Он — не тот человек, который прикроет в случае опасности, что он делает здесь? Чего выжидает? Если бы он дезертировал, ушел в долину и не вернулся — Нанни сразу бы стало легче.
Нет.
Как раз этого Нанни боится больше всего. Боится остаться без морфия, пора бы уже назвать вещи своими именами! Оттого и продолжает разговор с Даниэлем-демоном, Даниэлем — кукольной головой: иногда она кажется лейтенанту фарфоровой, иногда — тряпичной. Все, что может выдать истинные намерения Селесты, волшебным образом исчезает из поля зрения. Вот и выходит, что он смотрит на Нанни то наполовину стертыми глазами, а то и вовсе пустыми глазницами. За все остальное можно не беспокоиться, куклы скупы на мимику.
И Селеста — скуп.
