– Скинем один номер в гостинице. Съедемся…
– Может, хату снимем? Для оптимизации расходов…
Усмехаемся. Знаем, что переходим границу без паспортов и в неположенном месте. Нам строго-настрого запрещены снятые квартиры и дома, будь они хоть дармовыми виллами, хоть пентхаусами. Без администратора жизни нет. Дядя Витя снабжает нас модной техникой. Она поддерживает связь, создает видеокартинку, шлет фотографии и сообщает дурным голосом: «Через триста метров поверните налево!» Иногда мне кажется, что это не мы подключаемся к Интернету, а он сам находит нас, где бы мы ни были.
Есть одно «но», в котором весь дядя Витя. Он верит в адреса и телефоны на проводе. Только в это.
Круглосуточный администратор не врет, бдит и при необходимости может постучать и во всем убедиться лично. Каждый раз, поселяясь в гостинице, мы знакомимся с персональным надсмотрщиком. Прикидываем, фанатик или возьмет деньги. С фанатиками обычно веселее. Они неумолимы, как система противодымной защиты. Верят в проклятие неиспользованного презерватива и в конец света из-за пропущенного завтрака. Бедный дядя Витя…
Но мы все-таки можем снять квартиру. Если там будет телефон, а на нем сосед.
Я спрашиваю у Лёхи:
– Хату с хозяйкой?
– С подружкой. У Отличницы здесь есть… Тридцатник, без детей. Маленькая. Ща фотку покажу. – Он краснеет. А я не могу вспомнить, как это называется правильно – «сводник» или «сутенер».
Говорю:
– Тридцатник… Это где же они познакомились, чтобы так плотно подружиться?
– В школе, – смеется Лёха. – Завучиха.
Хочется закурить. Затянуться, сощуриться, выпустить дым. Сказать взрослым голосом: «Чувствую острый поколенческий разрыв. Мы все-таки не позволяли себе выставлять своих учительниц на панель». Но Лёхе все понятно и без слов. Ржем вместе.
– Прикинь, заселить какого-нибудь хорька к нашей Вере Ивановне? Чисто по дружбе.
– Он бы сразу сбежал. С порога.
– А она за ним: «Простите, останьтесь! Согласна на краткое содержание! Даже в кратком изложении Толстой примирит нас с действительностью!»
Она смешная такая была, наша Вера Ивановна. Всегда белый верх, темный низ. Но мужские ботинки, потому что косточка на ступне больше никуда не помещалась. Волосы красила в огненно-рыжий цвет и делала химическую завивку. Стриглась коротко, но редко. Когда волосы отрастали, голова становилась похожей на гнездо. Сколько ей было лет, она, наверное, не знала сама. Когда Веру Ивановну озаряло, она начинала задыхаться, хваталась рукой за мел и выводила на доске тему сочинения: «Анна Каренина – мерзавка русской литературы», «Что на самом деле стала бы говорить княгиня Марья Алексеевна»… У меня было ощущение, что мы все время строчили на себя доносы.
– «Может ли у моей жизни быть счастливый конец». Помнишь? – Лёха продолжает ржать.
Но мне уже не смешно. Злюсь. Хочу ему сказать, чтобы он перестал пристраивать ко мне телок. Потому что я как-нибудь сам. Потому что он мне ничего не должен и ни в чем не виноват. Он не убивал моих родственников и не разгонял их сраной метлой. Я хочу найти в гуляше мясо, но натыкаюсь на кости. Они, в отличие от капусты, порублены мелко.
Спрашиваю:
– Как думаешь, повариха готовит здесь или приносит обед из дома?
– Ты хочешь и с ней познакомиться? – радостно откликается Лёха.
– Ладно, – сдаюсь я. – Чего вату-то катать, Олесик? Дожуй – и пошли смотреть.
Квартира, которую мы будем снимать, состоит из двух смежных комнат. Холодная вода по часам. Холодильник. Телефон. В трубке гудок. Из аппарата – провод. Есть кухня. Стены до середины выкрашены синей масляной краской. На столе клеенка. Полы деревянные, коричневые. Из ценностей – пульт в целлофане и телевизор к нему. Оба они в «зале».
Хозяйка маленькая. Но не из таких, каким хочется сказать «маленькая моя». У нее длинные, узорчатые, как ковер, ногти, темные волосы, ярко-красная помада, сладкие духи. Она знает, зачем я здесь.
Мы будем спать в проходной комнате, потому что дальняя – это ее спальня. Лёха усмехается. Если мы съедем из гостиницы, выгадаем «на круг» почти тысячу долларов.
14
С женщинами, как с революциями, нельзя договориться на берегу. Отличницу не пускают на море. Мамаша в позе. Требует личного знакомства. Обещает накрыть стол. Стол – актуально. Разбалованные гостиничными сосисками, мы ленимся кормить себя утром. От залитой кипятком сухой вермишели изжога. Хочется супчика. Я присматриваюсь к местным курам. Собираюсь похитить. Но наша хозяйка не одобрит и не ощиплет. Ей вообще все не нравится. Наше с Лёхой спанье на диване. Носки, грязные чашки. Храп. Смех. Не этого она хотела, не о том мечтала.
Вечерами Отличница рыдает на кухне. Лёха держится из последних. Провожать девушку в деревню не на чем. Часто спим вчетвером. Мы в «зале», они – в дальней комнате. Все целомудренно, шведы бы удивились.
Через неделю удар наносит начальница почты:
– Я знала о женщинах, которые гуляли с фашистами. Но не думала, что доживу до вот такого.
– До какого? – плачет Лёхина невеста. – Ты скажи – до какого?..
«Взгляд этнографа, – говорила нам университетская преподша, – сфокусирован на вещах для данного общества самоочевидных, но для исследователя – удивительных». Лёха писал у нее диплом. Поэтому на почту поехал как ученый, а не как ухажер.
Выяснилось, что в этой местности хуже фашистов были женатые мужчины с детьми. В запальчивости Лёха предъявил паспорт. И начальница почты пообещала разрулить вопрос с мамашей.
Мы легко прощаемся с легендой. Саморазоблачаемся перед партией. Точит мысль, что нас купили по дешевке. Потому что администратор в гостинице – не чужой районным женщинам человек. В итоге наш семейный статус давно не тайна, а вопрос принципа. Женщинам важно, чтобы мужчина признался сам. Они не верят слухам, звонкам, подметным эсэмэскам и собственным глазам. В признании – сила?..
С неженатым Лёхой ехать на море можно.
Жданным гостям – стол. Мне нравится дом Отличницы, а я нравлюсь ему. Сыто, спокойно, пахнет жареным луком и пирожками. Мамаша не сердится, но и не заискивает. Я отваливаюсь на стуле и глажу себя по животу. Счастлив. Она собирает тарелки и вдруг ерошит мне волосы. Ладошка маленькая, жесткая. Я накрываю ее рукой. Провожу по своему лицу. Целую.
– Меда хочешь? – спрашивает она.
Не хочу, но понимаю, что мед – это тайный знак самого вкусного. Киваю. Смакую его, набирая из чашки маленькими кофейными ложечками. Думаю, что мог бы вскопать огород и мог здесь родиться.
Ночевать нам не предлагают. Хороший нежный вечер мы с Лёхой завершаем в драке за одеяло. Он орет шепотом:
– Пойди попроси у этой чем-нибудь укрыться…
Но мне неохота и не холодно. Уступаю.
